Интересно, кому нужны все эти обряды и ритуалы, связанные с завершением земной жизни? Уж, конечно, не тем, кто здесь лежит. Их меньше всего волнует происходящее, а долговечность памяти, как очевидно, весьма эфемерная вещь. Все эти покосившиеся кресты, погасшие лампады, забытые стаканы, накрошенный для птиц хлеб, лавочки, полинявшие венки, надгробия, аккуратные веники из берёзовых веток – нужны тем, кто сюда приходят. Всё это даёт мыслям определённый ход, и вовсе не обязательно траурный. Скорее созерцательно-задумчивый. Слишком редко в потоке дней встречается остров, на который можно выбраться и присев на его песок, спросить: зачем?

В одном месте за оградой могилы работала пожилая женщина. Она нагибалась, потом тяжело распрямлялась и бросала листья и ветки в кучу за оградой. Когда он проходил мимо, она спокойно поздоровалась и продолжала заниматься своим делом. Когда он обернулся, женщина сидела на лавочке возле могилы и смотрела поверх оград туда, где на фоне неба переплетались стволы и ветки берёз. Наверное, ей хотелось, чтобы потом кто-нибудь так же приходил убрать её могилу и посидеть никуда не торопясь, подумать, посоветоваться о своих делах. Если иногда не останавливаться и не спрашивать себя: куда? или зачем? – жизнь начинает походить на бег в темноте. Что-то мелькает вокруг, но где взять время, чтобы остановится и рассмотреть внимательнее своих спутников и свою дорогу. Вдруг в спешке произошла ошибка. А в конце одно и то же. Кажется, надо успеть побольше, а не успеваешь ничего. Пожалуй, спокойнее всего живут глупцы и мудрецы. Первым ни до чего нет дела, а вторые покуривают кальян, попивают что-то из маленьких чашечек, смотрят на жизнь и думают. И молчат.

Чужой мудростью не наполнишь пустую голову – сказал тогда хранитель города мертвых. И добавил после долгой затяжки – плохие люди на кладбище не ходят. Может быть, курить ему не полагалось, но бог много дней был для него единственным собеседником. Вероятно, они стали друзьями, а друзьям прощают их слабости.

То был огромный город мёртвых, вокруг которого лежала пустыня. И единственный, кто оживлял его, был старик-хранитель то ли сторож, то ли мулла. От каменных надгробий поднимался горячий воздух. Они остывали после дневного зноя, а звёзды дрожали и перемигивались на темнеющем небе. К ним обращал старик свои молитвы и с ними делился раздумьями. А ещё там дул ветер. Непрерывно, день и ночь он выл и плакал среди надгробий. Кто-то очень давно придумал оставлять в надгробных плитах отверстия, и ветер свистел в них на одной унылой ноте. Каждая плита звучала по-своему. Это сделали много столетий назад, но даже сейчас становится тоскливо от этих звуков. Старик в одиночестве терпел эту пытку. Наверное, он привык. Хотя казалось странным, что прежде он не сошёл с ума.

Они сидели около мечети и смотрели на звёзды. Старик перебирал чётки и неторопливо плёл нить рассказа. Казалось, что слушатели ему не нужны и он так же сидел и беседовал в одиночестве. Может, с собой, а может – с богом. Город мёртвых стоял среди песков как прибежище для тех, кому наскучила суета жизни, кому пришло время обдумать и решить – как жить дальше. Такой человек мог остаться в келье возле мечети и проводить дни в раздумьях и беседах с богом или со стариком, который представлял его на земле. Его неторопливые и задумчивые слова гипнотизировали собеседника, а точнее – слушателя. Хотелось тоже начать перебирать чётки и, закрыв глаза, ещё и ещё слушать речи мудрого отшельника. Старик говорил о жизни и о смерти спокойно, будто излагал правила хорошо ему известной игры. И об умерших он говорил без сожаления, как говорят о живущих где-то далеко родственниках…