Налево от входа, напротив печи лежали дрова. Это были великолепные, изъеденные водой, выбеленные солнцем и обкатанные волнами куски дерева самой неожиданной формы. Он собирал их прямо за палаткой, но каждый раз после шторма на берегу появлялись новые куски дерева. Поэтому в палатке всегда хранился запас дров на растопку печи, и даже в дождь можно было без труда развести огонь. Во время дождя было особенно хорошо рубить сухое дерево, готовя поленья для печи и радуясь, что всё подготовил заранее.

А ещё там была рация. Она стояла на ящике в самом сухом углу и питалась энергией от танкового аккумулятора. Это была связь с базой. Когда мимо проходил случайный путник, проплывали на байдарках туристы или на вездеходе проезжали геологи, они видели сначала мачту с антенной на фоне серого неба, а уже потом появлялось белое пятно палатки. Человек мог зайти, чтобы перекинуться парой слов и выпить крепкого чая с морошкой или брусникой. Трудно быть долго одному в тундре. Да не только в тундре. В лесу тоже трудно, и в городе. И в горах.

Но привыкнуть можно ко всему. Скоро становится привычной и такая жизнь. Свист ветра в трубе. Позвякивает, скребётся металлическая пластина. Падают редкие капли. Прямо за тонкой матерчатой стенкой шевелится, ворочается море, облизывая берега и перекатывая стволы деревьев. Можно долго бродить по берегу, слушать хруст песка под сапогами, рассматривать деревянные изваяния – более символичные и замысловатые, чем произведения некоторых скульпторов. А ещё можно было бродить в тумане по мелководью. Берег растворялся, и начинало казаться, что во всём мире ты остался один – среди шороха волн и капель тумана. Где море, где небо, где берег? Только мутный купол над головой. После этого особенно приятно было возвращаться в палатку и разогревать на печке ужин.

В большой закопчённой кастрюле булькает щучья уха с картошкой, луком и перцем. На сковороде жарится и плюётся маслом картошка с тушёнкой. Хлеба не было, но его отлично заменяли сухари и крупно нарезанный лук. Запивать всё это хорошо чаем, в который добавлены ягоды и листья брусники.

А когда все дела были сделаны и заканчивался вечерний сеанс связи с базой, можно было забраться в спальный мешок и читать при свече книгу про жизнь людей на далёких островах в тёплом Океане. Да и сами эти люди были островами в потоке жизни. Они не привыкли поддаваться в игре с жизнью, только смерть могла оборвать эту игру. Но они даже умирали так, будто это не имело никакого значения. Только было немного жаль неоконченной игры. И читать о них в мокрой палатке при дрожащем свете свечи было самым правильным занятием.

Наверное, поэтому здесь, в горах вспомнилась та далёкая палатка на морском берегу. Хотя, пожалуй, не только из-за внешнего сходства. Было тогда что-то такое, чего нет сейчас. Что же было тогда?

Утром он поднимался немного выше по руслу реки, где на каменистых перекатах среди бурунов водилась форель. В одном месте поперёк реки лежал большой плоский камень и над ним стремительно неслась тёмная вода. В качестве снасти там использовали «лапарский спиннинг» – большую банку из-под тушёнки, в которую враспор вставляли деревянную рукоятки и снаружи наматывали леску. Управляться с таким спиннингом без специального навыка было невозможно. Если забросить снасть в этом месте, то можно не опасаться зацепов. Выше и ниже по течению под водой было много камней, поэтому приходилось часто заходить в воду, освобождая леску от зацепов. Сначала кажется, что вода мелкая и можно отцепить крючок, не разворачивая высоких болотных сапог. Но вода подбирается всё выше к поясу, значит надо раздеваться и лезть в холодную воду без одежды, иначе сапоги, куртка и брюки будут долго сохнуть возле печки. Форель почти сразу хватает приманку и бросается в сторону, а оказавшись на крючке, изгибается упругим телом и бьётся, стараясь уйти. Леска напрягается в руках, рыба бьётся до конца и продолжает прыгать после того, как оказывается на берегу.