Дима топал за нами по коридору, почти касаясь широкими плечами стен.

– Конечно, садистам нравится мучить людей. – Наконец-то мне хватило сил прервать ее речь, думала, она разозлится и последует то самое страшное наказание, но Квазиморда только прищурила единственный глаз и ответила:

– Ты не человек, ты исчадие ада.

Мы дошли до конца узкого коридора без окон и дверей, кроме единственной в самом конце.

Квазиморда открыла ее и отошла в сторону, пропуская меня внутрь. Я уже решила, что меня ведут в подземелье с крючьями под потолком и дыбой, как минимум в подвал. Но за дверью ждала небольшая комната с белыми стенами и окном с широким подоконником. Обстановкой скорее напоминала келью, чем спальню. Дома у меня была огромная кровать с горой подушек. Диванчик, где с самого детства обосновались плюшевые панды. На стенах постеры с любимыми группами и фотографии в серебряных рамках. На ранних мы с мамой и папой. На поздних с Лилей. От мысли, что все это теперь обратилось в пепел, на глаза снова навернулись слезы.

Ненавижу эту комнату, ненавижу этот дом, ненавижу Квазиморду и больше всего ненавижу Романова, который все у меня отнял.

Но пока строю из себя послушную девочку и вхожу. Дима внушает животный ужас. Своими могучими лапами он запросто медведю хребет сломает, не то что мне вред причинит.

В комнате узкая кровать с жидким матрасом и тонкой подушкой. Под забранным решеткой окном – письменный стол и стул. В углу – шкаф. Дверца в ванную комнату открыта, видно белый кафель.

Здесь все белое, как в психушке.

– В шкафу чистая одежда, вымойся и ложись спать. Утром я за тобой зайду.

Квазиморда вышла и заперла за собой дверь. Я и не строила иллюзий, что мне дадут возможность смыться в первую же ночь, но все равно щелчок проворачиваемого замка резанул по нервам. Кинулась к окну и разочарованно выдохнула. Комната на первом этаже, но решетка с внешней стороны такая крепкая, будто здесь собирались держать серийного маньяка, а не хрупкую девушку. За окном темно, хоть глаз коли. Видно только тропинку, присыпанную белым гравием вдоль дома, а за ней – стена деревьев. Не парк – целый лес. Судорожно сглотнула. В любом случае бежать в пижаме не вариант. Слезла с подоконника, подошла к шкафу. Внутри платья на плечиках, все белые и будто для гимназисток из прошлого века. На полках нижнее белье и пижамы. Тоже белые. От белого цвета меня уже тошнило. Но я взяла пижаму и пошла в ванную.

Снова расплакалась. Ненавижу слезы. Когда мама умерла, я плакала и не могла остановиться. Отец забрал меня тогда из школы на месяц, но и через месяц я сидела на уроках, слушала, что говорят учителя, даже что-то запоминала, а по щекам ползли слезы, сами собой.

Ненавижу Романова и за то, что он снова заставил меня плакать.

Убью его! Я знаю как. Отец меня учил. Я его Маленький Инквизитор, я справлюсь.

Вымывшись, застирала в раковине пижаму с пандами и развесила на полотенцесушитель. Это все, что у меня осталось от дома и папы. Пижама с мордами черно-белых мишек с зелеными бамбуковыми стеблями в зубах.

В замке провернулся ключ. Я решила, что Квазиморда вернулась дать какие-то наставления, вышла в спальню, как была в одном полотенце, обмотанном вокруг груди.

На пороге стоял Романов.

– Я решил, что кое-что мы можем прояснить прямо сейчас.

Он скинул черный пиджак и потянулся к пряжке на ремне.

Я крепче вцепилась в полотенце и отступила на шаг, если Романов захочет что-то сделать со мной, его не остановит хлипкая дверь в ванную комнату, а в коридоре наверняка ждет Дима.

Но в черных глазах Романова было что угодно, кроме похоти. Усталость, злость, разочарование, но не алчный блеск, как у самца, почуявшего самку. И тем не менее он расстегнул ремень, вытащил из брюк и положил на тумбочку, посмотрел на меня: