- Вы к тебе поедете?

- Нет, сразу к его родителям, они тут в тридцати километрах живут в сторону аэропорта.

Ванины родители так и не смогли вернуться к прежней жизни в родном городе. Слишком явными стали косые взгляды соседей, обидным - злорадство коллег, ранящим - пренебрежение бывших друзей. Личные вопросы якобы сочувствующих знакомых рождали новые пересуды за спиной. В течение полугода они продали квартиру и дачу, купили дом в поселке недалеко от Красноярска. И к сыну поближе, и от прошлого подальше.

Думаете, мы виделись каждые выходные и отмечали вместе праздники? Как бы не так. Первый год — да, я и ночевала у них, и по хозяйству помогала, потом овощи с огорода домой возила. Они щенка взяли, я под предлогом заботиться о животинке каждые выходные приезжала, корм привозила, мыла малыша, играла с ним.

Потом собака выросла, а общение между мной и ее настоящими хозяевами начало сходить на нет. Никто ни с кем не ссорился, просто трем взрослым людям стало вдруг дискомфортно под одной крышей даже несколько часов подряд. Если мы и перезванивались, то редко и по делу. Ваня сказал, что не хочет загадывать, обещать, планировать даже на краткосрочную перспективу. Он понятия не имеет, как повернется жизнь после обретения свободы. Хватит разочаровываться. Уж мы-то с ним знаем, насколько горькими бывают отрезвляющие сюрпризы. Ваня ни разу не назвал меня официально своей девушкой. Он заявил, что никто ничего никому не должен. А там, как освободится, будет видно. Все решится само собой. Годы разлуки расставят по местам то, что не смогли долгие восемнадцать месяцев следствия.

Я понимала, что таким образом он старался себя обезопасить. Не хотел однажды получить короткое невнятное письмо, что я выхожу замуж за другого. Не считал себя в праве что-либо обещать, ведь не был уверен, каким человеком выйдет. За эти годы мы научились жить в круглосуточном ожидании чего-то плохого, в первый месяц его довели до вскрытия вен, и только Богу было известно, что еще могло случиться в том страшном месте. Ване казалось, что проще сжечь мосты разом. Ему так было нужно.

Поначалу с его мамой мы, созваниваясь едва ли не круглосуточно, обсуждали Ванины проблемы и нужды, планировали передачи, переживали и плакали, если он дрался в колонии или его закрывали в карцер. И самое страшное — если болел, ведь лечение там отвратительное. Его там совсем нет, этого лечения. Если грипп, то непременно с осложнениями, если простуда - то до ангины. Я летела в любой день на поезде-автобусах к нему, чтобы привезти разрешенные лекарства, которые практически никогда не передавали...

Однажды за время Ваниной пятинедельной пневмонии я думала... что в один момент просто не выдержу, рухну, где стояла, и умру от нервного перенапряжения. Я не могла спать, есть, нормально работать. Я вздрагивала, если звонил мобильный, хлопала дверь, включалась музыка. Пока не диагностировали прямую угрозу жизни, ему не давали даже гребаного пенициллина. Одной таблетки парацетамола в сутки для здорового мужика, по мнению местных врачей, было вполне достаточно.

В это время он мне не звонил, чтобы не пугать. Потом все же набрал, его об этом родители попросили, так как всерьез начали переживать за мое состояние. Наигранно бодрым голосом убеждал, что идет на поправку. А сам кашлял так, что я истерично всхлипывала и рыдала, обливаясь крупными едкими слезами. Казалось, он легкие выплевывает по кусочкам, еще немного - и нечем ему там дышать будет. Ничего под ребрами не останется...

Я молила небо отдать его болезнь мне. На свободе в моем распоряжении любая больница, море платных-бесплатных врачей и лекарств, заходи в интернет, читай отзывы и выбирай, пальцем тыкай, что подходит больше. Но ничего подобного, за все эти годы мне не потребовалось ни одного больничного отпуска. Даже когда наш отдел на карантин закрывали и полгорода в масках ходили. Мне хоть бы что. Будто Ваня в то же самое время молил о том же самом: чтобы мои болячки достались ему. Знал ведь, что я одна-одинешенька тут, станет плохо — никто не хватится. Защищал меня, как мог.