Ощущение тела возвращается – сижу на травяной кочке, обняв колени и простреливая взглядом ветки-листочки, хлипкие и слишком редкие. Много света – они прожектор притащили, что ли? Не может такого быть, его же к небу не прицепить.

Видно и противоположный берег, пологий и утыканный дачными халапугами, хозпостройками, и вниз со склона – простор, а я наверху как памятник на горке.

Слышу: справа, на расстоянии в две ширины домика, выползают двое, цепляясь за колючки, чертыхаясь и пыхтя. А где мое дыхание? Его нет.

Дёргают сетку ограды, пробуют перелезть. Хрена лысого! Она же сверху не протянута стальным тросом и телепается на полметра туда-сюда. Стоп. А я как перелез?

Как веревочку переплюнул.

Наверно, это сон. Пронзительный и долгий. Сколько тут прятаться? Ночь всю сидеть на мокрой кочке, в малине, под ярким светом.

В памяти всплывает, как с батей весь день таскали мешки с землей через речушку. По хлипкому мостику из набросанных досок. На излучине оба бережка пологие. Укрепляли речной край своего участка.

А то весной вода разливается кругом и смывает слой почвы с нашей смородиновой плантации в 40 кустов. Батя сколотил подобие низкого забора высотой до колена, обкладывали вал блоками дёрна, нарезанными на другом берегу.

К ночи не то что меня – батю качало. Чумазые и шатающиеся, мы перебрались через речку, батя перекинул доски-мосточки на наш участок. Брели в темноте с одной мыслью на двоих: быстрее добраться домой.

Выбрели по пологому склону за границу садового хозяйства, к полю колхозному. Тускло. Видно как дюжина мужиков катают тюки соломы и тележками оттягивают к краю поля.

Какого черта батя поперся к ним? Досада прям трясла меня. Да идем уже домой! Чего тебе от них надо?

И тут грохот-лязг-свет. Мужички будто разом подпрыгнули. Батя обернулся, крикнул: «Беги! Я их задержу». Встретились взглядами. И я побежал.

Холодок в теле вытягивает меня обратно, образы дня рассеиваются, слышу топот за домиком, за оградой – чуваки одолели преграду и бегут вдоль забора в разные стороны, по укатанной между полем и длинной полосой садовых участков дороге.

С того берега снова слышны возня-крики. Кажись, еще грузовики прикатили. В голову снова вползает мысль: я отрезан полем, обложен с обоих берегов, мне прятаться только здесь. Лишь бы только не собаки…

Собаки! Слышу с той стороны лай!

Как взрывом меня сдувает с травы – пролетаю насквозь малинник, забор и длинным прыжком ныряю в колыхающееся море колосьев: кисти лодочкой, руки вперед.

Стремлюсь махом дотянуть до лесополосы, что чернеет через полкилометра

от сего края.

Плашмя, сминая стебли грудной клеткой и пузом, как торпеда вспарываю ниву. Руками-ногами поддеваю, толкаю землю, выбрасывая тело вперед. Пузом через футболку чую как перетекаю поверх каждой кочки, колосья приглаживаются как горячим утюгом по ночной росе. Позади темным шлейфом след-коридор.

Тягучее время. Отчаянно вжимаюсь, только нельзя ниже земли вжаться, и каждым рывком надо к лесу. Силы тают.

Переворачиваюсь на спину и толкаясь пятками, отчаянно мельтешу ногами. Кисти замком за шею, чтобы держать голову и уберечь от ударов по буграм.

Теперь слышу, как ветер волнами колышет ниву.

Вижу прорезанный след за собой.

Вижу небо и луну.

Луна смеется надо мной. Она сегодня полная, низкая. И огромная, на два моих обхвата. Обозревает сверху как бегут, удаляясь друг от друга, двое из охраны вдоль поля, а поперек – к лесу – скользит мокрая живая торпеда.

Да я как на блюдце, освещенном прожекторами! К лесу швыдче! Там искать не будут… лишь бы не собаки…

Спиной скользить быстрее, чем на животе, только силы уже на исходе. Мокрый с ног до головы. Боты тяжелеют после каждого дрыга ногой.