Кто бы мог ещё создать такие неожиданные смелые комбинации из человеческих натур, придумать многочисленные поводы для встреч, напряжённых интриг и другой радости человеческого общения, кроме денег, которые создают их легко и непроизвольно, самим фактом своего существования? Может, только какая-нибудь партийная организация, ставящая себе целью изменить мир. Сравнивая деньги и коммунистов, приходится признать правоту Джона Кейнса – пусть лучше человек тиранит свой собственный кошелёк, чем себе подобных. Конечно, окружающих можно унижать и с помощью кошелька, но за это придётся дорого платить, добиваясь согласия на терпение своих выходок. В этом случае тиранство не может быть долгим – это слишком дорогое удовольствие даже для самых богатых людей.

Виктор Белов деньги не любил, считая их необходимым злом. Каждый раз, когда ему приходилось сталкиваться с этой материей, он терялся, не умея выставить работодателю достойных требований при продаже своей рабочей силы и плохо различая статусные и не статусные вещи при покупке. Поэтому дорогая рубашка могла соседствовать в его костюме с брюками, купленными на распродаже, а поскольку он предпочитал мягкую обувь, то галстук и пиджак легко мог быть дополнен тёмными кроссовками и ранцем, куда он запихивал ноутбук. Ранец со временем стал представлять собой что-то среднее между вещмешком и сидором, но Виктора это не волновало: главное, что лямки можно было натянуть на оба плеча. Он не любил портфели и сумки через плечо – в детстве, сидя за книжками, он приобрёл небольшое искривление позвоночника, так что правое плечо оказалось на пару сантиметров ниже левого. Эта особенность его организма со стороны была почти незаметна, но Виктору казалось, что дело обстоит совсем не так. В целом искривление сыграло даже положительную роль – он стал делать по утрам обязательную зарядку и упражняться с гантелями. Хотя он и не стал атлетом, но мальчишеская субтильность исчезла вместе с комплексами, уступив место для нормальной уверенности в себе.

В демократичной Москве, среди студентов и выпускников технических вузов, такая форма одежды была весьма распространённой, и Виктора Белова в этой среде никто не держал за «ботаника». Напротив, эта новая беспорядочно одетая молодёжь презрительно относилась к гламурным героям нового времени, завсегдатаям московских клубов и бутиков. Последние отвечали им тем же, полагая себя будущими хозяевами России. В каком-то отношении эти капиталистические стиляги нового времени были правы – те, кого они называли ботаниками: геологи, физики, химики, математики, биологи, дети небогатых родителей, ориентированных на остатки советского качественного высшего образования, – не делали карьеру, не боролись с ними за деньги и власть. Вместо этого новые инженеры и учёные рассылали свои резюме по зарубежным университетам и транснациональным компаниям и разъезжались по миру, создавая острый дефицит квалифицированных технических кадров в России. И те, кто не уехал, могли диктовать свои условия оплаты труда, которая отнюдь не уступала уровню доходов правильно одевающихся молодых людей.

Но в чопорной провинции всё было иначе. В N Виктор был одинок. Люди его генерации, оценивая внешний вид Белова, делали однозначный вывод о наличии умственных отклонений, чудачества, которое и привело их земляка в лаборатории Оксфорда, где он явным образом мало зарабатывает, раз так одевается. А мало зарабатывать (или, по понятиям местных жителей, «плохо жить») можно и в N, зачем было тратить усилия на переезд в такую даль? Поэтому Виктор останавливался у матери, делал несколько дежурных визитов отцу и избегал общения с бывшими школьными приятелями.