То есть: кого чистые чувства красоты и добра, восхищения и любви, почтения и благоговения не убеждают в том, что в этих чувствах и вместе с ними он воспринимает нечто, существующее независимо от них, недоступное внешним чувствам и интеллекту, направленному исключительно на их восприятие: против него нет аргументов.

Уже давно было показано, что идеалист, низший и половинчатый, по манере Беркли, который, наперекор чувству природы, утверждает, что он не воспринимает материальный мир, реально существующий вне его, а имеет только ощущения; как потом это можно ясно доказать – не может быть побежден. Таким же образом следует показать, что верхний и цельный идеалист по способу Юма, который, вопреки чувству разума, отрицает правдивость идей, вытекающих непосредственно из этого чувства, во главе которых стоят неразрывные и неразделимые понятия свободы и провидения, также не может быть побежден.

Как человек, наперекор своим самым глубоким и сокровенным чувствам, отрицает свободу и провидение, с одной стороны, испытывает сильное искушение и побуждение, а с другой – столь же сильное сдерживание и препятствие, и теперь изобретает чудесные искусства, чтобы занять философское место «да» и «нет» одновременно посередине, мы уже показали. Но что делает эти искусства настолько обманчивыми, что не только неопытные люди и ученики, но и сами изобретатели сначала обманываются и ослепляются ими, мы должны здесь пролить свет, как необходимый для завершения нашей работы.

Есть два ослепительных произведения, с помощью которых чувственность или материализм, многообразно меняющий свою форму и название, но в действительности всегда остающийся тем же самым – не допускающим правила свободы над правилом необходимости, всемогущества над судьбой, – старался прикрыть свою односторонность и слабость, чтобы казалось, что и понятие свободы и убеждение в сверхчувственном не чужды ему.

Первое из этих ослепительных произведений основано на том, что человек думает получить понятие необусловленного через продолжающиеся абстракции интеллекта.

В абстракции, например, человек отбрасывает конкретные отношения и характеристики, обусловливающие предмет чувств; он держит только общее, которое тогда кажется более неограниченным по сравнению с конкретным, не связанным больше с индивидуальными условиями конкретного; и теперь думает, что через абстрагирование от всех барьеров понятие необусловленного должно уступить себя рассудку. (30) Но эта абстракция на самом деле не есть понятие свободы как действительное понятие необусловленного, а лишь пустое притворство целого без всякого содержания и потому без всяких препятствий; понятие совершенно неопределенное, потому что именно в абстракции отброшены все индивидуальные определения. По своему содержанию это высшее понятие, к которому рассудок может продвинуться через абстракцию, есть понятие чистого отрицания, чистого ничто. (31) Если рассматривать его как необусловленное основание, из которого возникает каждая обусловленная вещь, то это основание на самом деле является абсолютной не-землей, совершенно неопределенным становлением, из которого, как предполагается, возникло определенное-бытие; все без какой-либо характеристики, как основание реального мира с бесконечно разнообразными определенными характеристиками.

Это чисто негативное понятие не приобретает позитивного содержания от того, что я связываю с ним понятие бесконечного времени и бесконечного природного механизма – необходимого ряда причинности – который раскрывается в нем: ибо здесь нет ни первого, ни последнего, ни «что», ни «почему»; более того, само понятие бесконечного природного механизма должно показаться интеллекту невозможным при более внимательном размышлении; только тогда мыслитель противопоставляет этой невозможности в понятии явное существование в реальности чувств, неопровержимо существующую причинную связь как всеобщий закон, хотя всегда остается просто непоследовательным предполагать ее без начала и конца и всецело исходить из предположения: Ничто не является безусловным – кроме самой причинно-следственной связи, простого становления из становления.