Дискуссия об идеализме и реализме, появившаяся на год раньше «Критики практического разума» Канта, рассматривает только первую, чисто теоретическую часть системы. Она упрекает последнюю в том, что она ведет к нигилизму, причем ведет с такой всесокрушающей силой, что никакая последующая помощь не может восстановить утраченное раз и навсегда.

Что всякая философия, которая, отказывая человеку в высшей способности созерцания, не требующей чувственного восприятия, стремится подняться от чувственного к сверхчувственному, от конечного к бесконечному, исключительно посредством непрерывного размышления над чувственным и законов воображения подобного в интеллекте, – что всякая такая философия, а тем самым и особенно философия бессмертного Лейбница, должна в конце концов потерять себя наверху, равно как и внизу, в чистом и бесплодном небытии знания: У автора «Разговора об идеализме и реализме» это понимание еще не обрело той ясности и совершенства, которые впоследствии, после того как он их достиг, придали ему смелости основать всю свою философию на твердой вере, которая возникает непосредственно из знающего не-знания и в действительности тождественна ему, и эта вера настолько безусловно присуща каждому человеку, что каждый человек в силу своего разума обязательно предполагает внутренне истинную, хорошую и прекрасную вещь, которая не является простым небытием, и с этой предпосылкой и через нее только и становится человеком.

Когда Лейбниц добавляет к известному аристотелевскому высказыванию, упомянутому ранее: Nihil est in intellectu, quod non antea fuerit in sensu, оговорку: nisi ipse intellectus [кроме самого духа – wp], это помогает ему, к счастью, преодолеть более грубый материализм и простой сенсуализм, но ни в коем случае не подняться над миром чувств, который он сам упразднил и сделал равным ничто, к сверхчувственному, истинно реальному. Но что толку от возвышения над пустотой только в пустоту, где вместо явлений нас обманывают знаки? Такое возвышение не является истинным возвышением, а напоминает полет во сне, который не двигается с места. Кант разрушил этот сон и этим возвысился над Лейбницем и всеми другими своими предшественниками, начиная с Аристотеля. – Он разрушил этот сон, доказав самым кратким образом (для важности мы должны повторить это здесь еще раз), вопреки ложному, просто номинальному рационализму, который принимал бодрствование за сон, а сон за бодрствование, и который действительно перевернул все вверх дном, что способность, которая только формирует понятия, которая только размышляет о мире чувств и о себе, рассудок, когда оно выходит за пределы чувственности, может дойти только до пустоты, за своей собственной тенью, которая простирается в бесконечность во всех направлениях. (3)

Но так как учить этому значит так же, как утверждать: «Не только все сверхчувственное есть фикция и его понятие пусто по содержанию; но по этой самой причине, в конце концов, и все чувственное» (4): из этого следует, что это утверждение, которое начисто отрезает человека от всякого познания истинного, должно быть либо принято как действительное, либо должно быть признано против него со стороны более высокой способности, которой истинное дает о себе знать в и над явлениями, непостижимым для чувств и рассудка образом.

Философия Канта действительно опирается на такую высшую способность, и не только, как может показаться, только в конце, чтобы получить от нее необходимый, насильно вставленный «краеугольный камень философского здания, без которого оно рухнет и упадет в бездну скептицизма, открытую самим строителем; " (5) но и в начале, где эта высшая способность действительно закладывает фундамент и краеугольный камень здания с абсолютной предпосылкой вещи в себе, которая раскрывается не в явлениях и не через них для способности познания, но только вместе с ними, в глубоко позитивном или мистическом смысле, непостижимом для чувств и рассудка.