За той, земное где спадает бремя,
Круг жизни зачинается другой.
Крепись, душа, теснимая сомненьем,
Утрат твоих не счесть. И вот когда
Надежд уже не будет на везенье,
Зажжется первобытная звезда.
Уже, уже зажглась и наблюдает…
Она принадлежит мне одному.
И в теле моем сила убывает,
Иную жизнь, как и трава, приму,
Но не под ветром, а под тон молитвы —
Она овеет дух (так у людей!),
И день, грозой лазоревой повитый,
Чуть дольше загостится у дверей.
«Была рубаха тесновата…»
Была рубаха тесновата,
Теперь болтается на мне.
Похоронил недавно брата
И видеть перестал во сне,
Совсем как будто его не было,
И без причины не дрались.
Хотя не изменилось небо,
Такая ж даль, такая близь.
И лишь одна примета горькая
Невольно душу бередит.
Сухая глина низкой горкою
И мраморный квадратный щит,
И он на фото бледно-выпуклом
В посадке гордой, мне назло
Глядит с застывшею улыбкой,
А в ней презрение без слов.
Но разве виноват я в том, что,
Родившись вместе в один час,
Он раньше умер – жизни точка,
Вдруг неожиданно угас.
Мы долго не могли встречаться,
Распорядилась так уж жизнь.
И не успели коль подраться,
Хотя б по-братски обнялись.
«В промежутках каких-то мгновений…»
В промежутках каких-то мгновений
Будто ястреб вкогтился мне в грудь.
И тогда вперехлест завереньям
Искажается выбранный путь.
Я душой понимать начинаю:
Словеса всего-навсего звук,
И от цели своей отступаю,
Как лишенный сознанья и рук.
Угнетенный, беспомощный, слабый,
Кровь ли вытекла разом из вен,
Не взалкал ни уюта, ни славы,
Ни благих в бытие перемен.
Закачались в глазах, заходили
Небеса, многоцветье полей,
Дождевые взъерошились крылья
Над страной, над судьбою моей.
Не герой я, коль сам заблудился
И не сдюжил, рассеяв слова.
И Господь на меня покосился:
«Речь вернется. Воскресни сперва».
«Отвернулись люди от меня…»
Отвернулись люди от меня,
И от них я отвернулся раньше.
А по сути это все фигня,
Просто я, видать, душевно ранен.
Улетаю мысленно… Куда
Толком сам не ведаю, не знаю.
К той звезде, которая всегда,
Как жена, холодная и злая.
Отчего же к ней, раззявив рот
Тянутся поэты сумасбродно,
Не остерегаяся высот
И хулы при этом всенародной.
…Тихо день струится по траве
И в небесной непорочной сфере.
Разумом доверившись молве,
Я прислушался сегодня к сердцу.
Взоры, жесты, всплески голосов —
Мир земной в движении обычном.
Заблудился в сонме смурных слов,
Но пред Богом я не обезличен.
«Я в юности писал взахлеб…»
Я в юности писал взахлеб,
Я в старости пишу взапой.
В те годы гладким был мой лоб,
Сегодня взрезан он чертой,
Как будто метой роковой.
Та половина, что вверху,
В остуде снеговых ветров.
Та, что внизу – круженье слов,
И их прогнать я не могу.
И «верх», и «низ» уж не в родстве,
А врозь – обречены
Рассеяться «во всей красе»,
Как в дымке лета дни.
Когда окрест сжигают хлам,
То смысл огня высок,
Без пепла в нем сгорает шрам,
Что лоб мой пересек.
«Церковь. Кладбище. Листопад…»
Церковь. Кладбище. Листопад.
Словно сто голосов. Или двести.
Может, сын мой кричит? Или брат?
И зовут меня к праведной мести?
И что нету дороги иной,
И совсем не туда устремлялся.
Я об темь саданул головой
И над болью своей рассмеялся.
И как будто бы я уж не я,
И душа моя с братом и сыном.
И не ночь надо мной, а земля,
И житейские сникли рутины.
«Я исполнил!» – кричу. Листопад
Голосами заполнил пространство,
Два из них: «Возвращайся назад
В разум здравый из горестных странствий!»
«Страдая много и любя…»
Страдая много и любя,
Земную казнь я завершаю.
А там, на небесах, меня
Какая ждет? Увы, не знаю.
Но может статься, что и там
Любить, страдать я буду так же,
Не по лугам – по облакам
Парить, не чувствуя поклажи
Ночей и дней. И минет срок,
Забрезжат скрытые просветы,