Прохлаждаться принародно голым,
Говорить: «Россию не люблю!»
Возражать? Искать иные выходы?
И сквозь щель пройти – сломать ребро?
Не извлечь в потугах малой выгоды,
Обтрепалось русское добро,
Обмаралось, ликом посмурнело
И не исцелить живой водой?
Лебединую Русь песню спела,
Перестала быть она святой?
«Я в самом центре жил всю жизнь…»
Я в самом центре жил всю жизнь,
А центр этот – степь да рощи,
Застенчивые васильки во ржи
И дремлющая на угоре лошадь.
Совсем не пахнет тут Москвой
И, говоря к тому, Царицыном.
Окрест музы́ки никакой,
Ни Глазунова, ни Солженицына.
А до небес, до сизых дол
Земного царства колебание.
Я величальней не нашел,
Витает дух былых преданий.
Душой вникаю… Я во всем,
Услышу все и все увижу:
Животворящий водоем,
На глади отблеск солнца рыжий.
А лошадь зануздал казак,
Охлюпкой поскакал куда-то
Через леваду и овраг —
И без нужды, и без возврата.
Это сынишки душа
Ей в поссовете сказали,
Чтобы спилила вязок,
Здесь, мол (они указали
вверх), электрический ток.
Баба вздохнула:
«Ох, жалко,
Жалко по многим статьям.
Ведь он живой,
он – не палка
И не халям-балям!
Сын посадил перед службой,
Вскоре геройски погиб».
С деревом больше чем дружба
Длилась… Услышит вдруг скрип
Там, за оконною рамой,
Тотчас бежит:
«Ну чего,
Миленький?
Вот твоя мама,
Я упасу от всего!»
В зиму соломою кутала
Ствол. А уж летней порой
Все поливала, не мутною,
А родниковой водой,
Из-под обрыва носила,
Грыжу платком притянув,
Тихо молитву творила:
«Нас не оставь,
Святый Дух!
Нет у меня никогошеньки
По свету ближе родни».
Пел соловей на кокошнике
Ноченьки все и все дни.
И догадалась болезная:
Это сынишки душа,
Неосторожно не лезла,
Хлебушка только кроша.
Все шло и мирно и ладно,
Что же еще пожелать?!
…Срублен вязок.
Горек ладан.
Плачет несчастная мать.
Что она может поделать
С властью, извечно крутой?
Щуплое трусится тело.
Воет горюн-домовой…
«С рожденья… и потом извечно…»
С рожденья… и потом извечно
Послушны мы одной стезе,
Она на Путь похожа Млечный,
Вся в свежих звездах и росе.
Не помышляем об опоре,
О ветре, чтоб попутен нам,
И нипочем пустыни, море,
Как на руке от розы шрам.
И мы откуда в Путь отправились,
Впредь не вернемся никогда.
Зачем?
Мы здесь уже прославились,
Земные отдали года.
Их порассыпали, как семя,
В полях – они обречены,
Их одолеет зоркий Север,
Блаженной не узрев вины.
У Господа просторно плавать
И все, как диво, замечать,
И о потерянном не плакать,
И что прошло —
не вспоминать.
«Уже исчерпан лет запас…»
Уже исчерпан лет запас,
Порушен бег мечты.
Запамятовал, кого ты спас,
Низвергнул с высоты.
С холодным очерком лица
Мелькаешь в чаще лет.
И ни оконца, ни крыльца,
Сплошной до неба свет.
Не стало сердца и ума,
Отпала в них нужда.
И не потрафила зима —
Слизала кровь с ножа.
«Как зовут его…»
Как зовут его?
Неважно,
Может, это мой сосед,
Может, ваш сосед.
И даже
Если в яви его нет,
Все равно… его мне жалко,
Он – как я… А я – как он.
То промозглость, а то жарко.
Старый плачет патефон
О несбывшихся удачах,
О тычках в висок и грудь.
Отдал кровь – не будет сдачи.
Сгинешь – скажут:
«В добрый путь!»
Кто помолится поспешно,
Кто притворно глаз утрет.
Огласит жена безгрешно:
«ТАМ уж точно не умрет!»
«Приблизившись затишливым шажком…»
Приблизившись затишливым шажком,
На выдох соблюдая расстоянье,
Он, от восторга затаив дыханье,
Застенчиво любуется цветком.
А кто он, этот странный человек,
И привело что на пустырь безлюдный?
Забрел случайно? Или стало трудно —
Средь лета душу занавесил снег?
Не здесь ли дом родительский стоял,