— Канарейкина, ты где витаешь? — Рома аккуратно трогает меня за плечо, пытаясь вернуть моё растерянное внимание к себе.

От осторожного и такого нежного прикосновения по коже проносится электрический разряд, впрыскивая в кровь новую порцию адреналина. Я всё ещё помню тепло его объятий, близость его тела и своё навязчивое желание прикоснуться к шее губами.

— Ты что-то сказал? — спрашиваю, не прекращая смотреть в другую сторону.

— Я спросил, какой кофе ты пьёшь. И прекрати уже гипнотизировать их взглядом, моя мать не ворует детей.

— Капучино, побольше сиропа и корицы, — отвечаю нервно, размахивая детским рюкзаком с рогом единорога из стороны в сторону. — Ром, это всё слишком. Надо сказать твоей маме, что это не по-настоящему.

— Какой сироп?

Он серьёзно? Это всё, что волнует его на данный момент? А не то, как мы будем выпутываться из этой паутины лжи? Развернувшись корпусом, бросаю на Дроздова недовольный взгляд. Он в ответ лишь приподнимает брови. Такой весь из себя «мне по барабану, что моя мать десять минут назад обрела липовую внучку, я хочу съесть жирный бургер», примерно так.

— Ладно, возьму карамельный. Картошку ешь? Или тебе листья салата заказать пожевать? — говорит Рома.

— Ты меня слышишь вообще? Или у тебя мозг не работает, когда желудок просит его пополнить?

— Ага. И ещё в паре случаев я умею думать другим местом. Мужская такая особенность. Физиологическая.

— У тебя, я смотрю, хорошее настроение!

— Не жалуюсь, Канарейкина, очень мне нравится наблюдать за тем, как ты придумываешь свой очередной гениальный план.

Громко фыркнув, я отворачиваюсь, но уходить не спешу. Словно невидимой нитью меня к Дроздову пришили, и я теперь постоянно хочу отираться рядом.

Немного возмущённо помолчав, всё-таки не выдерживаю и поворачиваюсь обратно. Тычу пальцем в бицепс Ромы, который тут же напрягает мускулы. Красуется!

— Ты просто молчал!

Намекаю на его поведение при встрече. О том, как он меня обнимал, успокаивал и прижимался губами к моим волосам, решаю не напоминать. И так между нами отчётливо витает чувство напряжённости, которое я сейчас пытаюсь разогнать.

— Я дал тебе поле для действия. Знаешь, я ещё не в курсе всех тонкостей нашей сделки. Боялся, сказану лишнего. Ванильный рожок будешь?

— Я не хочу есть!

— А надо.

— Ром… ну правда… всё это плохо кончится для нас всех! Мои родители в курсе того, что всё это фарс. А твоя мама, пока мы ехали на эскалаторе... — сглатываю ком ужаса в горле и округляю глаза. — Она спрашивала, купила ли я платье! Маме врать нехорошо!

Пока я пыхчу, как маленькая собачка у ног жирафа, Дроздов невозмутимо оплачивает заказ пластиковой картой. Забирает длинный белый чек и, взяв меня под локоть, ведёт к другому открытому кафе, где десятью минутами ранее мы заказали для Зои разноцветные пельмешки.

— Я не собираюсь врать своей матери, Лена. Но…

— В нашей ситуации есть но?

— Очень много но в нашей ситуации, которую, кстати, создала ты.

— Как ты легко умеешь жонглировать ответственностью. Ты сам согласился. Я тебя насильно никуда не втягивала.

— Господи, Канарейкина, ты просто невыносима, — страдальчески тянет Рома и медленно качает головой, стараясь дышать ровнее.

То, что я сильно его бешу, у него на лбу написано.

— Я думаю о тебе то же самое!

— Не сомневаюсь. Знаешь… — Дроздов понижает голос и заставляет меня остановиться. Разворачивает в сторону Зои и своей матери и предлагает понаблюдать за ними. Они обе выглядят очень довольными обществом друг друга. Зоя не всегда легко идёт на контакт с незнакомыми людьми. Выпендриваться и перетягивать на себя внимание она любит, только когда рядом есть кто-то из своих. — Я очень давно не видел свою мать вот такой. Счастливой. И, если ей наши липовые взаимоотношения подарят немного радости, я готов прогнуться и сыграть свадьбу.