заодно поздравить кого-то с чем-то.
Ветерок. Газета.
Вспоминает, есть ли хлеб-
соль, что в холодильнике, каковы запасы,
надо когда-нибудь постирать,
когда было метено в последний раз?
Взгляд, зацепившись за итальянца,
живую витрину, снова на парк,
потом под ноги на каких-то сорок-ворон,
что облюбовали клён, живущий у самых окон.
Хочет дышать – гулять – бродить,
но мёрзнут руки, полны покупок.
«Как это можно забыть перчатки в такую
погоду?» – близкий голос матери, которой больше
нет. Не сразу справляется с замком,
входит в дом.
Нью-Йорк, 1987
Отрывок из неопубликованной книги
Одним из способов определения хорошей жизни
является то, как мы проводим отпуск.
Поездки в места паломничества туристического,
будь то Кижи или Валаам, где лежат заморённые
инвалиды войны. Мексика с остатками архитектуры
ацтеков-детоубийц. Пусть археолог с антропологом
к такой информации привыкает, это их предмет изученья,
а я не обязана. Или Колизей с эхом рыка звериного
погибавших людей и животных. Смотришь на развалины:
– Если такое с камнями сталось, что-то с нами будет…
Или на могиле Эмили Дикинсон.
Расстояние от дома, где жила почти безвыездно,
показываясь на люди редко, до кладбища,
где похоронена, метров двести. Экскурсоводша сказала,
чтоб повернули у бензоколонки, – и сразу увидим.
То есть, от кровати, на которой засыпала
напротив фотографии отца с усами,
до места, где спят вечно, пять минут хода.
Делит тот мир, как и этот, с прежней компанией:
мама, папа, сестра Лавиния. Локализация опыта.
Присутствие жизни внутри холстинного платья
в маленьком женском теле, и рядом совсем – могила.
Интимность комнаты, безвыходность,
экономия на свечных огарках, писание текстов
на конфетных обёртках, чтоб не просить у отца
на бумагу – это ей неловко, незамужней, старой деве.
Почему нас тянет на места захоронений
исторических лиц и собственных предков —
стоишь и смотришь на вздутые жилы корней деревьев,
выросших у ограды и ей, возможно, знакомых,
как на памятник самый желанный – природы, свободы,
слушая слова спутника: там, где они пьют
земную влагу, корни переплетаются с её костями.
1990
Документальное
Письмо переводчицы с русского на хорватский её русской подруге, живущей в Загребе, пересланное мне в копии с припиской, что война окончилась
Сначала дата: 11.11.1991, по окончании воздушной тревоги.
Дорогая Маша,
сегодня, после недели, проведённой в подвале,
я наконец вышла на свет и почувствовала себя
частью европейской суши. Я даже взяла велосипед
и отправилась в ад Белáя и Белайских полян,
которые в последнее время постоянно упоминаются
в средствах массовой информации. Вид, конечно, ужасный:
дома без крыш и стен, сожжённые сеновалы,
израненные домашние животные, множество помятых
и побитых автомобилей, дороги, изрытые гусеницами танков
и ракетами, зловещая тишина. Но падение страшных
казарм в Логориште – весть настолько радостная,
что всё плохое мгновенно забываешь. Падение казарм было
затяжным, мучительным, густой дым валил с их территорий
в течение многих дней, а с пятницы на субботу были
уничтожены бесчисленные подземные склады с взрывчаткой.
Взрывы были настолько сильными, что у нас на лестничной
площадке попадали горшки с цветами, а у меня полопалась
посуда. Вдали агония выглядела огромным облаком в виде
атомного гриба светло-красного цвета. Карловац и Шварча
горели жёлтым цветом. Пушки стреляли светло-голубым.
Из Логоришта выехало 20 танков. Многими из них
управляли свои люди, хорваты. Десять этих страшных
машин расползлось по окрестностным деревням в поисках
богатых домов. Я пишу это не для того, чтобы дополнить
теле- и радиоизвестия, а чтобы обратить внимание на