– Нет, а ты?

– Немного умею. – Вика притворяется, будто бьет по струнам, и ревет: – «З-за-курила девачка-а-а! И зас-снула пьяная-а-а-а!»

– Ух ты! – хмыкаю я. – Сыграешь ее мне полностью, хорошо?

Допив кофе, прислушиваюсь, как в горле распускается, будто горький лотос, кофейный привкус. Вика сжимает зубами папиросу и восторженно притворяется, будто играет на гитаре. Волосы скачут по ее волчьему лицу. С удивлением осознаю, что возле меня сидит волк, а возле его лап блестит на солнце старая гитара. Ой.

– Слушай, – отвлекаю себя и снова вижу Вику. – А ведь это сегодня открытие? Да?

– Та! Сегодня Ивана Купала. Будет большой огонь, все будут на гитарах играть, петь будут!.. Мы в прошлом году с Витасом на открытие не попали, нас в электричке менты хапанули.

– А это чего?

– Та… Витас кумарился, приставал к пассажирам. Но мы потом доехали сюда на попутках. Рассказывают, очень весело было, какие-то придурки даже кетамин привезли.

– Вот как… Ну ладно. Идем к тернопольским.

Я прячу ботинки в палатку (мало ли что), и вдвоем босиком сбегаем вниз.

Чуть дальше переходим на шаг. Вика отчего-то корчит мины, вздыхает. Будто импульсивно (а на самом деле после немалых колебаний) она подает голос:

– От мы идем щас к тернопольским, да?

– Ну, наверное…

– Так ты знаешь, ты так очень близко ко мне не садись… Ну, и делай вид, будто мы не очень знакомы.

Делаю вместо этого вид скорее удивленный.

– Ну, понимаешь, там есть один мальчик, Робин. Ну, ты его сразу узнаешь. Он такой русый, загорелый. С волосами длинными, где-то досюда, – Вика проводит ладонью посередине плеча. – На эльфа похож. И он мне сразу чего-то понравился очень. Ну и мы с ним немного там говорили, о жизни там, о всяком. А как он тебя увидит, испугается и не будет на меня даже смотреть. Будет думать, шо я с тобой черт-те что вытворяла.

– А то, шо ты в моей палатке спала, это тебя не компрометирует?

– Не сильно, – говорит Вика неуверенно. – Главное, ты не очень… мммм… не очень на меня смотри. Будто ты здесь ни при чем.

– Хорошо. Буду тихо, как суслик.

– Но ты не обижаешься?

– Боже упаси.

Тернопольские только начинают чухаться.

Заглядываю в крайнюю палатку. Там, по-турецки сложив ноги, сидит Мукта. Он голый по пояс. Сквозь дыры на джинсах торчат мохнатые колени. Рядом лежит нагое тело молодой женщины, едва прикрытое матерчатым спальником. В палатке пахнет женским: острым и щекочущим. Мукта осоловелым взглядом смотрит мне на подбородок. Рот немного приоткрыт, очки набекрень.

– Ге-ге-е-е, – узнает. – Так это, блядь, лорд Кабель пришел!

– Герр Пудель, – исправляю его с чувством собственного достоинства. – Или граф Кобель. Как спалось?

– Ни хуя не помню. Помню, пришел Омар… Говорит: «Мудак, блядь. Водяру пьешь?» А я ему: «Пошел на хуй, блядь. Хипаблуд ванючий». А потом говорю: «Ладно. Давай, говорю, давай сюда свою водяру. Давай выпьем. По чуть-чуть»… И пиздец. Канец фильма.

Мукта выпучивает глаза и руками хлопает у меня перед лицом, при этом издает губами короткий неприличный звук. В натуре, конец пленки.

– Органично, – отмечаю. – Есть что-нибудь пожрать?

Мукта переводит взгляд на голое женское тело в анабиозе.

– Натка, мудак есть хочет. Надо накормить.

Тело не отзывается.

– Спит, сука. – И вдруг, сложив руки рупором, кричит почему-то в небо: – ВАЛЬКА! ШО У НАС ЕСТЬ ЖРАТЬ НА ЗАВТРАК?

Тишина.

– ВАЛЬКА!

Из соседней палатки слышен сонный голос:

– Заткни пасть. Пойди и возьми себе сам.

– ВАЛЬКА!

– Заткни рыло, сколько можно рычать?

– КТО ТУТ, БЛЯДЬ, ХОЗЯИН? Уй-и-и!

Мукта сгибается пополам, руками держится за живот, а с его губ невольно срывается этот звук: