– Боишься? – изумился Дарьян, а потом решительно помотал головой: – Яры убить не решатся. Не так, не в открытую. Горяне ведь ждут хоть малейшего повода, чтобы оланков к войне склонить, глядят в оба не нагадил ли Сивояров псиволк с чужой стороны границы. У нас шепчутся, оланки почти созрели.

– А зачем в открытую? – Есений взял бутыль, долил в кружки. – Сивояр кровью за мою безопасность поклялся, в открытую клятву крови они не нарушат, но люди-то умирают по разным причинам. – Квас шипел и пенился от тоненькой струйки. – Несчастья случаются каждый день. Особенно на охоте. Или на ратной поляне.

– Ты о брате? Всё-таки думаете яры? – осторожный шёпот Дарьяна чуть не утонул в шуме дождя.

– Не знаю, – вздохнул Есений. – От смерти мятежного елажского княжича никто не получил больше, чем они.

– Да, не получил, – со вздохом согласился Дарьян. Помолчал. – Но «мятежный» – это сейчас не про тебя. И вообще не про елагов. Яров в Совет и на свою землю пока не пускаете, а во всём остальном послушны. Так чего тебе бояться?

Есений надолго припал к кружке, кадык задёргался от больших звучных глотков.

– Хороший квас, – утёр губы ладонью, откровенный разговор прервался. – Сыграем?

Достал из сумки небольшую доску, расчерченную на тёмные и светлые клетки, следом – мешочек с шашками.

Игру начали невнимательно. Есений бодро двигал с клетки на клетку, но опомнился, лишь когда большинство башенок были накрыты тёмными дубовыми шашками Дарьяна, только тогда против воли начал втягиваться в игру, не ожидал, что противник окажется настолько умелым.

В подклете у Дарьяна елажский княжич стал частым гостем, но опасные темы всегда обходил стороной. Играли в шашки или ходили к реке на уединённый бережок с удобным заходом в воду. Идти было далеко, зато Есений мог побыть без ярского догляда.

Когда оставались вдвоём, туго, до хруста натянутую тетиву внутри него будто снимали с зарубки, плечи расслабленно опускались, во вдумчивом взгляде проступала радость, и тогда на меткую шутку в улыбке светились все зубы, вместо короткого кивка на ратной поляне.

Оба сразу почувствовали между собой внутреннее родство. В ближнем круге ощущали себя в стае приручённых молодых волков, смирных, иногда безудержно озорных, нахальных и бесстрашных. Под уверенной рукой вожака стая становилась послушной. Каждый на ратной поляне чутко ловил настроение княжича, пытался его желание предугадать.

Никто никогда не видел лицо Ратмира перекошенным от гнева, а надрывный крик слышала только мать у колыбели. Всегда сосредоточен, всегда настороже. Никогда не пил и, как показалось Дарьяну, словно нечисть священного железа, боялся вина. Оно притупляло внимание, развязывало язык, на людях выворачивало изнанкой. В этом бдительном спокойствии гнев или милость прочесть было трудно, и от этого во многих ближниках тлела неуверенность, шевелился страх опалы.

Крас – единственный, кто мог взбрыкнуть. Скрипя зубами, мирился с необходимостью выражать будущему великому князю покорность, а под ней гордыня рождала внутренний бунт. И всё же Дарьян подметил: как и все, Крас брата опасается, всегда осторожен с ним, будто с невидимым острым лезвием в руках.

Отец Есения сильно занемог, мать в письме просила сына непременно приехать. Тот всё же выждал несколько дней, чтобы жёлтые круги под глазами окончательно исчезли и уехал домой.

Его отсутствие Дарьян ощутил сразу и остро, словно в лесу один остался. Теперь в Яргороде лишь одна родная душа – Ивица. Никогда не прогонит, ответит искренне и ласково, улыбнётся. Дарьян каждый день ходил к ней на кухню, если было нужно, помогал дотащить, передвинуть, и от пирогов не отказывался.