Наследником Ратмир объявлен давно, после того, как великокняжеская семья попала в засаду у болот Морочицы. Тогда погиб его старший брат. Оба сына от оланковой княжны с рождения огорчали отца и свой народ убогостью и нездоровьем. Владияр страдал устрашающей худобой, часто лежал с горячкой, лаял кашлем, не переставая. Про новорождённого Ратмира долго думали, что ходить с таким кривым хребтом не сможет.

А после выяснилось, что княгиня плод больше не выносит. Стали поговаривать, что у Сивояра худое, неугодное Роду семя. Знатные люди начали присматриваться к здоровому, дивно красивому первенцу Яруна.

Теперь народ успокоился, радуется. Упрямой волей Ратмир выковал из себя достойного преемника. Ни в ложь, ни в правду среди яров уже не скажут, что наследный княжич слаб и на великое княжение не годится. Да и новая княгиня обещает стать кузницей здоровых сыновей.

Великий князь вдруг обратился к плугарям. Выпученные глаза подёрнула пьяная дымка, через которую яснее проступила злая удаль. Былята, опёршись на плечо Войко, поднялся. Ответил ровно, учтиво, поблагодарил за спасение и помощь, хотя Дарьян чувствовал, впился коршуном в плечо так, что у Войко щека дёрнулась, не от боли в ноге.

– Ты ли, паря, сын Велигоста? – прогудел князь, после короткого хлебка из кубка.

Дарьян про себя выругался, но тут же встал, поклонился, как делали те, к кому Сивояр обращался сегодня впервые.

– Я, великий князь.

– Тогда ты мне вот что скажи. Люди болтают разное, но ты-то правду знаешь, – он помолчал, посерьёзнел. – Истину ли говорят, будто хлеб твоего отца уж так целебен, что чуть ли не от смерти спасает?

Вопрос каверзный, опасный. Чтобы сберечь зерно, плугари в счёт дани каждый год стараются всучить ярам как можно больше дешёвого отцовского ржаника с травами. Хвалят его на все лады, а состав и приготовление скрывают.

– Истину, великий князь, спасает, – без запинки ответил Дарьян что следовало. И, не подумав, прибавил: – Особенно от голодной смерти хорош.

В пьяном, отяжелённом обильной трапезой уме князя смекнулось не сразу, а когда дошло, свежими белилами в ливень сползла с его лица надменная удаль, глаза невероятно выпучились.

Дарьян похолодел нутром, понял, что ляпнул. В большом зале постепенно навелась грозная тишина.

И вдруг, высоко задрав бороду, Сивояр дико захохотал. Не один Дарьян дёрнулся, многие подпрыгнули на скамьях, но спустя миг по залу покатилась волна веселья. Некоторые переспрашивали, им объясняли, указывали пальцем на Дарьяна, и смех возобновлялся с новой силой.

Дарьян сел.

Невольно косил глазами туда, где слышал имя отца или громкое: «а паря-плугарь князю де…», и тут заметил пристальный взгляд Ратмира. Княжич криво, на левый бок, усмехался.

Сивояр наконец успокоился, перевёл дух, утёр слезу.

– Хитрые вы плугари, изворотливые, – сказал беззлобно, – а нам на это же и пеняете.

Следующим утром дед-лекарь накормить подопечного не торопился, и Дарьян решил отыскать Ивицу, знал, что она на княжеской кухне работает.

Под крыльями деревянного Симаргла с высоких, обитых железом ворот внутригородской крепости скалился чеканный крылатый пёс. Стражники Дарьяна узнали, пропустили.

Кухня отыскалась быстро. Из труб большой избы валил плотный зимний дым, ставни и двери – настежь, оттуда доносилось громкое бряцанье, монотонный стук, звонкий девичий щебет и грудной, ухающий бабий смех. А ещё вкусно пахло горячим хлебом.

Дарьян будто вошёл в баню в женский день: сумрачно, туманно, от жара спина и лоб покрылись испариной. Кухарки в рубахах без рукавов, в замызганных передниках резали, месили, ляпали, суетились у печей.