– ходил и бубнил он себе под нос в течение нескольких дней так поразившее его откровение великого немца. – Это становилось для меня всё больше и больше мерилом ценности. Заблуждение (вера и идеал) не слепота, заблуждение – трусость!… Всякое движение, всякий шаг вперёд в познании вытекают из мужества, из жестокости по отношению к себе, из чистоплотности по отношению к себе”…

Хорошо написано – не правда ли?! – предельно точно и честно; да ещё и безжалостно к самому себе и другим, – что особенно ценно и важно, и более всего подкупает. Мужественность и мудрость автора поражали Вадика, в шок повергали, в трепет. Равно как и книги его замечательные, что были сродни откровению или вспышке молнии над головой, и становились духовным нашатырём для Стеблова, этаким скипидаром для разума и для воли, что потом от спячки его на протяжении долгих лет исцелял, от интеллектуальной зашоренности и дебилизма. Количество истины, что позволял себе человек, входивший в его орбиту, становилось мерилом и для него самого: он всех людей с той поры на безусловное "качество" их только по такому критерию и оценивал…

Так вот, Дубовицкая по этой "качественной шкале" была у него на самом низу, возле нуляабсолютного, пусть даже про Ницше десятиклассник Стеблов ещё и слыхом не слыхивал. Поэтому он сразу же и невзлюбил Дубовицкую, стал в оппозицию к ней – со всеми издержками для себя и последствиями.

Ведь для Стеблова уже и тогда любая догма или, что хуже, сентенция какая-нибудь "глубокомысленная", правило, схема, шаблон были почти что смерти подобны, а для Изольды Васильевны – жизни. Вадик рушил догмы с сентенциями и шаблонами по мере сил, пытаясь их вечно оспорить, усомниться в их безусловной ценности и адекватности в отображении мира, обвинить в пошлости и примитивизме. Она создавала их с упорством маньяка в своей тупой голове и потом зорко стояла на страже, как дозорный солдат, готова была в драку за них полезть, глаза осквернителю выцарапать. Вадик не терпел и презирал фанатов и ортодоксов, то есть одной дешёвой идейки рабов, одной фразы даже; она – таких беспринципных и безыдейных людей как он, «нигилистов отъявленных и убеждённых, – по её глубокому убеждению, – Базаровых новых, разрушителей школьных устоев, порядка с традициями».

Вадик был демократом со всеми, старался «не лезть со своим уставом в чужой монастырь», никого и ничему не учить, не обращать в свою веру. Волю очень любил, стремился всю жизнь к абсолютной свободе духа, к саморазвитию постоянному и самоутверждению, выяснению собственного предназначения, – что было для него важнее всего, было смыслом жизни. Он был неизменно замкнут на себе самом, если коротко: до других ему дела не было.

Дубовицкая же, наоборот, была вся вовне и, воспринимая себя любимую как идеал человека, как само совершенство и красоту, она была рождена всё инакомыслящее и инакоживущее крушить и ломать, "причёсывать" под одну гребёнку – чтобы сделать мир и людей послушными винтиками, рабами. В идеале она мечтала переделать всех по своему образцу – чтобы было удобно и спокойно жить, и с другими комфортно и легко общаться.

Идеальным учеником для неё поэтому был Вовка Лапин – парень красивый, добрый, воспитанный, как и Стеблов демократ и большой трудяга; но бездарный и бесплодный с рождения, не имевший ни стержня, ни огонька внутри, ни минимальной к чему-то привязанности… Поэтому-то и был он податливый как воск, из которого при желании что угодно можно б было слепить – хоть чёртика с рожками, хоть арлекина, – он стерпел бы, наверное, всё, не воспротивился бы.