Поток света,
граничащий с божественным, вместо
наших домов.
Трепет черного,
просвечивающего флага
в нижней кульминации.
Покорённый звук умлаут у не-слова:
твоё отражение: здесь
тень одного воспоминания
гробовой плиты.
«След жала, что жжёт в Нигде…»
След жала, что жжёт в Нигде.
Ты должен
побороть даже его,
Отсюда.
«В бездне вечной: кирпичом…»
В бездне вечной: кирпичом
замурованные уста
неистово безумствуют.
Перед каждым
ты сжигаешь молитву дотла.
Верные букве завета, на переправе,
встаньте наверху и понизу,
пред чашей полной взбитых пузырчатых мозгов.
«Очевидно, у ствола позвоночника…»
Очевидно, у ствола позвоночника,
у корневища сердца
не затмило земное,
полночный стрелок на заре
преследует двенадцатый псалом
по отметинам предательства и разложения.
«Объездных путей…»
Объездных путей
карты, светящиеся люминафором,
где-то далеко позади здесь
щёлкнули громко безымянные пальцы.
Взгляни, счастливчик,
как повезло тебе:
Промчалась пуля
в двух дюймах от цели,
плюхнулась в аорту.
Багажное добро, десять
центнеров
бреда на двоих
folie à deux
под тенью стервятника,
в семнадцатилетней жизни, на ногах
заикающихся телеграфных матч.
Там, впереди,
о водную преграду бьются
головами
три кита.
Кольнул блеск
в одном правом глазу.
«Кто назначил круговорот?..»
Кто назначил круговорот?
Погода ясной была, мы напивались
и горлопанили песни-шанти моряков
на солнцевороте великого крушения.
«Ты бывал моей смертью…»
Ты бывал моей смертью:
тебя я мог удержать,
пока всё во мне отмирало.
«Любви смирительная рубашка, красава…»
Любви смирительная рубашка, красава,
придерживайся журавлиной парочки.
Кого же, коль несётся он чрез Ничто,
приносит сюда, дышащего,
в один из этих миров?
«Близко, в дуге аорты…»
Близко, в дуге аорты,
в крови святой:
Святое слово.
Мать Рахиль
уже не рыдает.
Вознесены
все оплаканные.
Затишье в венце артерий
расшнурован:
Зиф, тот свет.
Представь
Представь себе:
зыбучих топей солдата Массада,
натасканного отчизной,
незабвенного,
снова
все терния на проволоке.
Представь себе:
нечто безглазое, нечто безобразное
проведёт тебя через чувствилище и ты
станешь сильней, ты станешь крепче.
Представь себе: твоя
собственная рука
вновь удержала при жизни
этот воз —
родившийся
кусок
обитаемой
земли.
Представь себе:
это сошло на меня,
имярека бодрствующего,
вечно нащупывающего бессонной рукой
то, что есть из непогребённого здесь.
«Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был…»
Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был,
месяц слякотный
ответами нас заморочил,
мы по кусочку отламывали друг друга,
и крошки складывали в цельный ломоть:
Господь преломлял хлеб,
хлеб преломлял Господа.
«Хеддергемют, я знаю…»
Хеддергемют, я знаю
твои ножи, кишащие
как мелкая рыбёшка,
никого сильнее не было меня,
стоявшего против ветра.
Никто, как я, не пострадал,
от обвального града, искромсавшего
мозг, прозрачный как озеро.
Ирландское
Позволь мне пройти,
взойти путём зерна к твоему сновидению,
уступи тропинку сна,
дай мне право срезать чернозём
на откосах сердца,
поутру.
«Выкопанное сердце…»
Выкопанное сердце,
вложить в него чувства.
Великая родина из —
готовлена.
Молочная сестра
лопата.
«По следу, залитому дождями…»
По следу, залитому дождями,
проповедь тишины маленького жонглёра.
Это как будто ты мог слышать,
как будто я всё ещё люблю тебя.
«Главы чудовищные, город…»
Главы чудовищные, город
который они строят,
за фасадом счастья.
Если бы ты, верный себе, снова стал моей болью,
то не миновали бы
того места, откуда я выхожу из себя,
я провел бы тебя
через эту улицу
и дальше.
«Вечность старится…»
Вечность старится:
асфодели Черветери
вопрошают друг друга, бледнея.
Бормочущим половником
из мертвого котла,
над камнем, над булыжником,
они черпают ложками жидкое варево