«Вася, я жду» – «еду» напечатала я, почти не вытаскивая телефон из кармана. Если бы мама увидела, возникли бы вопросы, поэтому в машине я вела себя тихо, прокручивая в голове разговор с подругой, который состоится, как только я окажусь на улице.

– Мам, а можно я выйду на проспекте? Марина в гости зовет, – спросила я, когда за окном мелькнул знакомый пейзаж.

– Нет, – почти неслышно, но от этого не менее категорично прозвучал ее отказ.

– Почему?

Никогда не сдавалась после первой неудачи. Наоборот, она служила флажком для старта, зеленым сигналом разрешения, возможностями для поиска нового подхода. И сейчас я в предвкушении ответа замерла, задержав дыхание.

Мама отвернулась от окна и строго взглянула мне в глаза.

– Ты так и не рассказала, где провела ночь.

Нервно сглатывая, я пробежалась по доступным вариантам.

– А разве Никита тебе не объяснил?

Она кивнула:

– Объяснил. Но это его версия случившегося. А я хочу услышать твою.

– Я была с ним, – выпалила я наобум, надеясь, что именно такую теория он и высказал. И заметив понимание в чернеющих зрачках матери, выдохнула.

– И чем вы занимались?

Ну надо же! Устроить допрос в машине такси. Водитель наверно уши как две простыни уже развесил.

– Гуляли, – невинно пожимая плечами, я молилась, чтобы и в этом наши версии совпали.

– Где?

Да она – изверг! Так и не скажешь, что обычная швея. Судорожно придумывая ответ, я пригладила влажные волосы. Телефон в кармане предательски завибрировал. Мельком глянув на передающееся через экран раздраженное «ВАСЯ!!!!», я зажала кнопку выключения.

– Да просто по городу. Ничего такого не было! – и в итоге я выкрикнула, зная, что этот спасательный круг – моя последняя надежда: – Ты мне не доверяешь?

И мама то ли по незнанию, то ли потому что заглотила наживку, опустила глаза и, теребя платок, повязанный на шее, выдохнула:

– Конечно, верю. Но я бы хотела знать, когда и с кем ты проводишь ночи, и лучше, чтобы ты предупреждала о таких встречах. А еще лучше, чтобы заранее спрашивала.

Я коснулась ее ладони, и та от неожиданности дернулась. Вздрогнула и я.

– Мам, прости… Просто… я влюбилась…

Ох, как мне хотелось врезать самой себе по лицу! Это же надо так врать собственной матери! Однако услышав подобное заявление, раздосадованное лицо женщины прояснилось, а губы растянулись в улыбке. И притягивая меня к себе, она коснулась губами моих волос и произнесла:

– Я так рада, милая, он хороший парень.

И такого стыда я, пожалуй, еще не испытывала.

С каждым днем холодало все больше, листья желтые и красные устлали землю ковром, а голые, почти сухие ветки стучали в мое окно теперь постоянно и совсем не по-детски. Скребли, ковыряли, царапали стекло, словно желали оставить след не только физический, но и моральный. В моем сердце. Будто одного органа чувств им было мало. Я раздражалась, когда не могла заснуть, но никому об этом не говорила. Боялась, что, спилив надоедливый сук, вместе с памятью я лишусь и единственного верного слушателя. Потому что Марина… Она много говорила, но мало слушала. Любила, когда спрашивают ее, но не задавала вопросов. Ей нравилось, когда беспокоятся о ней, но переживать самой о ком-то… Никогда. И за меня тоже вряд ли. Но я старалась об этом не думать.

– И что ты скажешь в свое оправдание? Я не успела убрать все до приезда опекунши, и мне влетело. – Марина привычно ждала меня у подъезда, ежась от пронизывающих насквозь порывов ветра.

 Как только землю скует мороз, она перестанет караулить меня у дома. Она пойдет дальше и начнет стучаться в квартиру. Мне придется ставить чайник, угощать ее сладким и бутербродами, а мама вечерами будет спрашивать, куда девается хлеб, ведь она его только купила. Но я буду упорно молчать, потому что Марина плохая девочка, и дружить с такими мне не стоит. Поэтому пока я могла наслаждаться ее присутствием только в своей жизни, а не в своей доме, я бесконечно радовалась погоде.