Я не могу двигать левой рукой, ее туго забинтовали вместе с плечом. Недавно заходила санитарка. Принесла мне мыло, халат, расческу, тапочки и полотенце, потому что ко мне никто не приходит.

Никто крысу навещать не собирается, незачем. Уверена, это либо Валера, либо Игорь передали вещи. Не знаю, честно говоря, почему они мне помогают. Я чувствую себя изгнанницей, а такие обычно долго не живут.

Те, кто попадает вне зоны стаи, как правило, сдыхают, потому что для них больше не остается никаких благ и защиты.

Кстати, о защите: Крутой как-то сказал, что всегда будет за меня. Я поверила, и какое-то время защита у меня была, но она оказалась довольно быстро проходящей. Такой тонкой и хрупкой… как пергамент.

Как только меня признали крысой, в тот же миг эта мнимая защита треснула, как хрусталь, и ее острые осколки со всей дури врезались мне в сердце.

Покровительство Крутого пало, рассыпалось, точно песочная крепость на солнце. Защита кончилась, он сорвал ее с меня вместе с одеждой и заставил танцевать голой. При всех.

Я не знаю, сколько прошло часов или дней, все слиплось с одну долгую черную кляксу. Когда я просыпаюсь, вижу, как медсестры меняют мне капельницы, тыкая в руку иголки и смотря на меня то ли с осуждением, то ли просто с пустым безразличием.

Я не могу сама встать и банально без помощи санитарки дойти до туалета. Ощущение такое, что меня сбил поезд, и, если честно, я боюсь убрать одеяло, чтобы увидеть свое тело.

Там все болит, печет, жжет. Везде, особенно ниже пояса: бедра, промежность. Крутой не церемонился, он драл меня, как последнюю суку, которой я теперь для него и являюсь.

Кажется, вопрос только времени, когда меня добьют. Я уже спустилась с небес на землю, я все понимаю. Савелий Романович подписал мне приговор, и я сама в этом виновата. Я наделала столько ошибок, но время не вернешь назад, как бы долго теперь ни плакала. Плевать, к черту.

Главное, чтобы моя Алиса была и дальше в безопасности. Тетка о ней позаботится, пусть сестра простит меня тоже. Я сделала все, что могла, я не хотела ничего плохого, а в итоге получилось все самое страшное, что только можно представить.

Первые сутки я не помню, все как в тумане, я думала, что умерла, но нет. Игорь упрямо не хотел меня отпускать, и мне в руку то и дело тыкали иголки.

Санитарка сегодня приходила снова. Принесла мне на тумбочку поднос с едой. Синеватая манка и чай, гречневый суп.

Я не тронула, мне очень больно глотать. Игорь сказал, что говорить можно, но я почему-то не могу. Не получается. И не хочется. Какой смысл? Тот, кто мог меня услышать, не сделал этого. Я просто его предала.

Превозмогая боль в плече, осторожно поднимаюсь на кровати. Смотрю на этот снег через окно. Травматологическое отделение, четвертый этаж. Этого хватит, интересно, чтобы все закончилось?

Игорь спрашивал, кому можно позвонить. Маме разве что на кладбище, отца я не знала толком, а отчим Юра будет только рад узнать, что я умерла.

Есть сестренка Алиса, но она еще маленькая, и я не могу ее подставлять. Особенно теперь, когда на своей шкуре знаю, каково это – играть в игры с бандитами. Они всегда сильнее, и они всегда поломают до основания. Как Он меня сломал.

А после распахивается дверь и я вижу того, кого предала.

Савелий Романович Крутой собственной персоной.

Высокий, крепкий, сильный. Как всегда, одет с иголочки. Черный костюм и рубашка черная, на плечи наброшено дорогущее презентабельное пальто.

Мы всегда были из разных слоев общества: он пламя, а я лед, и я обожглась об него. Сильно.

Савелий входит тяжелым шагом и закрывает наглухо дверь, а я чувствую, как до ужаса сильно болит в груди.