А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет. То ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка.

Как она нас всех дрючила, бедных и несчастных!

Она вычисляла, где только мы можем находиться, ловила нас, и минимум два часа мы проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности.

А тут ещё и американец был. Так что те знания, которые вбила в нас Галина Степановна, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный был этот корреспондентик. Иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот как-то утром, когда я проснулся от очередного кукареканья, я поднялся на мостик. Увидев на мостике американца, тупо уставившегося в лобовое стекло, я подошёл к нему.

Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля. Но мы пока шли только на одном, чтобы было экономичнее.

Приближались к Алеутам. Штормило, было пять-шесть баллов, но качки практически не ощущалось из-за солидных размеров нашего судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, вы живете в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если вы помните.

Тот утвердительно кивнул головой. Мы уже с ним неоднократно вели различные беседы на различные темы, в которых то он поправлял мой английский, то я – его русский.

Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

– Вас по ночам ничего не тревожит?

Он с удивлением приподнял брови.

– Потому что расположение вашей каюты примерно такое же, как и моей, – продолжал я. – И туалет, и ванная комната у вас находятся там же, где и у меня.

– Правда? А я и не знал об этом. Значит, мы по-настоящему соседи? – он изобразил искусственную улыбку на лице.

– Конечно соседи, – не обращая внимания на его эмоции, продолжал я, – даже и вентиляция из туалета и ванной у нас с вами одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, – мялся я: как бы корректнее задать свой вопрос? – Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?

Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились до состояния бейсбольного мяча. Он посмотрел на меня с удивлением:

– Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?

– Да нет, – пожал я плечами, – ночью, то ли в четыре, то ли в пять часов, там что-то начинает кукарекать.

– Нет, – решительно, по-русски отмел он все мои сомнения, – у меня в туалете ничего не кукарекает.

Когда я узнал, что у него ничего в каюте не кукарекает, я вернулся к себе. Через полчаса забегает ко мне капитан:

– Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к этому американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там где-то ночью что-то кукарекает.

– Ты знаешь, Владимир Иванович, а оно и в самом деле кукарекает, – попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

– Да не может быть, чтобы кукарекало, – напирал он на меня.

– Хорошо, – я поднял перед собой ладонь, чтобы успокоить возбуждённость капитана, – тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья, – а потом уже спокойнее добавил, – давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора и приходи, – я посмотрел на часы. – Придёшь? – я вновь вопросительно глянул в его возмущённые глаза.