«Варвара, ты не права» – сказала я себе, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Да, это поэзия! Да, так человек видит мир! И если ты такая глупая курица, что до тебя не доходит подобная литература, то ты не вправе судить Мариенгофа.

По залу, наконец, пошел недовольный шепоток, переходящий в улюлюканье и выкрики «Долой!». Хм, не я одна здесь такая курица… Есенин встал, покачиваясь, снял пальто и пиджак, оставшись в жилетке, натянул шляпу на лоб и крикнул:

– Едрить твою, Толян, ты чего читаешь?! Надо весело, с размахом! – он выскочил на сцену, вытолкал Мариенгофа, чуть приподнял подбородок, и отлично поставленным, глубоким голосом произнес:

Сергей с улыбкой и со слезами на глазах обращался не к прокуренной зале этой забегаловки, а к кому-то выше, к кому-то, кто олицетворял для него его родину. Девчонки-фанатки смотрели на него, как на божество, шевеля губами, повторяя за ним эти чудесные строки.

Он выкрикивал, выплескивал свои стихи на застывший зал. Знакомые с детства строчки открывались для меня совсем с другой стороны. Эти стихи казались мне новыми и свежими. Наверно, это было из-за его веселого голоса, или из-за задорного обаяния, или из-за этой безумной энергетики, какую не запишешь никакой камерой…

Я очнулась, осознав, что стою рядом со сценой, а как я туда попала, не помню… Бедная Галя! Бедненькая Галенька, как же я тебя понимаю… Ты полюбила этого безалаберного и беспардонного гения, ты просто не смогла по-другому. В такого невозможно не влюбиться.

О! Варвара! Ты молодец, ты – супер! Какой репортаж, это нечто фантастическое! Я записала все от и до. Мои временщики удавятся от зависти, повесятся, а потом еще раз удавятся! Или оклад повысят. Что тоже неплохо.

Есенин читал весь вечер, прерываясь только для того, чтобы выпить. Довольно часто прерываясь. В результате чего мы получили еле стоявшего на ногах и распевавшего матерные частушки гения. Откуда-то появилась гармошка (такой маленький баян), и поэт начал играть и пританцовывать, выделывая ногами что-то несусветное. Скажу честно, я не разбираюсь в русских народных плясках – может, это и было гениально, но мне это очень напомнило «пляски смерти» соседей сверху в моем детстве. Не фонтан (ироничный смайлик).

В самый разгар веселья к Мариенгофу подбежала взволнованная официантка и что-то зашептала на ухо. Тот резко посерьезнел и сказал Шершеневичу:

– Надо Серегу уводить, тут его милиция,… такая, ищет. Давай, выводи его.

Милиция? Так это ведь то же самое, что и полиция у нас. И он смеет так говорить о стражах правопорядка?! Стоп. Они ищут Есенина, значит, это те самые «эти», которые выследили его у Анатолия.

– Стойте! – воскликнула я и схватила Мариенгофа за руку. – Сергей Александрович говорил, что его выследили на вашей квартире, ему нельзя туда возвращаться! Сделаем так – Вадим Габриэлевич наденет шляпу Есенина, выйдет во двор, громко крича «Ядрен батон» или «Едрить твою в дышло», или что там еще Есенин обычно выкрикивает. И уведет слежку за собой на вашу квартиру. А мы с вами, Анатолий, спрячем Сергея Александровича у меня на Брюсовском. Там целых две комнаты, будет, где разместиться. И не смотрите на меня так! Вы сами можете с ним спать, я ни на что не претендую!