Намереваясь возобновить ухаживания, я купил билеты в театр. Было условлено, что мы встретимся у входа. Наступил долгожданный вечер. Я стоически прождал лишних полчаса после поднятия занавеса, но Мона так и не появилась. Я, как школьник, купил ей в подарок букетик фиалок. Случайно поймав в витрине магазина свое отражение с фиалками в кулачке, я вдруг почувствовал себя таким дураком, что выбросил цветы и пошел прочь. На повороте я напоследок обернулся – как раз в тот момент, когда молоденькая девушка подбирала мои фиалки. Она поднесла их к носу, понюхала, глубоко втянув ноздрями, и выбросила.

На подходе к дому мне бросилась в глаза иллюминация в наших окнах. Я пару минут потоптался под дверью, озадаченный доносившимися изнутри распевами. На какое-то мгновение у меня закралась мысль, уж не нагрянули ли к нам гости? Ан нет! Мона и Стася были одни и в кои-то веки в прекрасном настроении.

Они вовсю горланили «Дай назвать мне тебя своей милой».

– А теперь на бис! – предложил я, войдя в квартиру.

И мы затянули, на сей раз в три голоса:

«Дай назвать мне тебя своей милой…»

Потом мы спели еще раз, потом еще. Когда пошло по третьему кругу, я поднял руку, призывая к тишине, и гаркнул, пытаясь их перекричать:

– Где ты была?

– Дома, конечно, – ответила Мона, – где же еще?

– А как же наше свидание?

– Я и не думала, что ты серьезно.

– Ах она не думала! – взревел я и отвесил ей хорошего шлепка. Влепил будь здоров. – В следующий раз, милая леди, волоком тебя поволоку.

Я уселся за стол-кишку и принялся за ними наблюдать. Гнев схлынул.

– Не думал, что ударю так больно, – сказал я, снимая шляпу. – Что-то вы сегодня развеселились. По какому поводу, если не секрет?

Они подхватили меня под руки и сопроводили в дальний угол, где мы обычно держали бадьи для стирки белья.

– А вот по какому! – воскликнула Мона, указав на груду коробок из бакалейной лавки. – Мне пришлось сидеть дома и ждать, когда все это доставят. Я уже никак не успевала тебя предупредить. Потому и не пришла.

Запустив руку в одну из коробок, она извлекла бутыль бенедиктина. Стася тем временем выудила черную икру и печенье.

Я не стал докучать им вопросами, откуда что взялось. Рано или поздно само все выяснится.

– А нет ли там вина? – поинтересовался я.

Вина? Да хоть залейся! Чего изволите – бордо, рейнское, мозельское, кьянти, бургундское?..

Мы откупорили бутылку рейнвейна, банку лосося и коробку английского печенья – нежнейшего. И снова уселись за стол-кишку.

– А Стася беременна! – сказала Мона. Как могла бы сказать: «А у Стаси новое платье!»

– Так, значит, вот что вы отмечаете!

– Еще чего!

Я повернулся к Стасе:

– Что ж, рассказывай. Я весь внимание.

Стася зарделась и беспомощно посмотрела на Мону:

– Пусть лучше она.

Я повернулся к Моне:

– Итак?

– Это долгая история, Вэл, но я попробую в двух словах. В Виллидже на Стасю напала шайка бандитов. Они ее изнасиловали.

– Они? Так их было несколько?

– Четверо, – уточнила Мона. – Помнишь, мы как-то не пришли ночевать? Тогда все и случилось.

– Значит, вы не знаете, кто отец?

– Отец? – хором переспросили они. – Как раз отец-то нас меньше всего и волнует.

– Я бы рад был позаботиться о твоем отпрыске, – сказал я, – да только какой с меня надой?

– Мы переговорили с Кронски, – сообщила Мона. – Он уже пообещал обо всем позаботиться. Но для начала ему нужно ее осмотреть.

– Как – опять?

– Он должен знать наверняка.

– А сами-то вы знаете?

– Стася – да. У нее задержка.

– Это еще ничего не значит, – сказал я. – Нужны более надежные доказательства.

Тут вмешалась Стася:

– У меня грудь набухает. Посмотрите-ка! – Она расстегнула блузку, высвободила одну грудь и слегка ее подавила: выступило что-то похожее на желтый гной. – Это молоко, – пояснила она.