На крыльцо я поднялась с опаской, сначала трогала ступеньки ногой, потом тростью и только потом ступала. Привидится же… Или я в тень провалилась? А я так могу? Это же для темных, а я – не пойми что и звезда во лбу.

Первый час по возвращении был еще так себе, а потом все пошло наперекосяк. Наша первая серьезная размолвка с хлопаньем (я – окном, Ворнан – крыльями) показала, что нет у меня на самом деле никакой гордости и прочей всякой выдержки. Я исходила все комнаты в доме, звонила ему на магфон, прекрасно зная, что он, как всегда, оставил его, и мерзкий вибрирующий звук гулял по второму этажу, а я все набирала и набирала. И правда – раздражает. Но Ворнану не приходило в голову, что можно сменить его на другой. В конце концов я отчаялась и просто села в спальне на кровати, там где я… где он… Где мы обидели друг друга, отказав в праве на ошибку. Так и сидела, пока не пришла ночь. И когда пришла – сидела тоже.

Хлопнуло окно в кухне, и мне казалось, что я сплю, но были горячие руки, расцепившие мои ледяные пальцы, сжатые так сильно, что я почти не могла ими пошевелить, и он сам, стоящий на коленях передо мной, упал в них лицом. Я слышала кожей щекотные ресницы, колючую щетину и нитку шрама, губы сухие, шепчущие, как молитву:

– Прости… Прости, свет мой.

– Нар, я… и ты меня прости.

Глаза-свечи, волосы-перья, руки, что обнимают меня всю. Разве есть что-то важнее этого?

– Не оставляй меня больше.

– Никогда, я слишком долго тебя ждал.

Но едва я, измотанная переживаниями, замерла, прижавшись к нему всем телом, и смежила саднящие веки, как оказалась на улице, босая, в одной ночной рубашке. Я не успела ничего толком сообразить, как Ворнан, бледный и тоже босой подхватил меня на руки и унес в дом.

– Тихо, тихо не шуми,

дверь неслышно отвори

и смелей, смелей, дружок

теплой ножкой за порог, – пела вода в фонтане.

Только когда захлопнувшаяся дверь отсекла звуки, я поняла, что пела – я. И в ужасе прижала ладони ко рту. Теперь я знала два своих самых страшных страха: потерять его и потерять себя.

– Ворнан, что происходит?

– Ты ходила во сне. Снова.

– Ворнан, я схожу с ума? – спросила я, прижимаясь лбом к его груди. У меня затекло плечо, но пошевелиться было выше моих сил и не хотелось разрывать кольцо сомкнувшихся на спине горячих рук.

– Не думаю, такую устойчивую психику, как у вас, еще поискать. Вы скорее меня с ума сведете, – ведьмак устроился щекой у меня на макушке и иногда принюхивался.

Вряд ли от меня пахло как-то подозрительно, ванну мы принимали вместе. Он меня туда усадил, потому что меня трясло, а когда вышел на пару минут, я устроила безобразную истерику. Не кричала, нет, но вернувшись, Ворнан тут же, прямо как был, в пижаме, забрался ко мне в воду, обнял и гладил по голове. Еще бормотал что-то на тарабарском языке. Потом потянулся и вылил в воду принесенный с собой пузырек. Остро запахло полынью и мятой, и меня, наконец, отпустило. А он – не отпустил. И я в очередной раз убедилась, что даже в моей маленькой ванной можно прекрасно поместиться вдвоем.

– Вы голодны?

– Нет, к чему вопрос?

– Вы ко мне принюхиваетесь.

– У вас странный запах.

– Это ваше зелье, которое вы в воду налили, виновато.

– Не только. Вы в последнее время пахнете иначе.

Он говорил, и от его дыхания мелкие волосы у виска щекотали кожу. Можно было потянуться и убрать прядку, но опять же, не было никаких сил шевелиться.

В последнее время… В последнее время я стала нервной и сентиментальной. Могла расплакаться от вида играющих котят или замереть, наблюдая, как мерцает солнечный свет, сквозь листву. Запахи и звуки сделались ярче. А еще я, оказывается во сне хожу. Опять. Раньше мне случалось побегать ночами, а наутро забыть о случившемся, но в том были виноваты отвары кухарки-орчанки и воля четверки не-мертвых. Что теперь? Ворнан такой нервный из-за работы или от того, что ему приходится караулить меня ночью? Недостаток сна еще никого добрее не сделал.