Какой он оригинальный! Я уверена, что он и думает, и сны видит в стихах.

Великий Князь говорил со мной о Гоголе; он прозвал его «Малоросс, прирученный Доньей Соль».

Он находит в нем много юмора, оригинальности, веселости, а также поэзии.

Вчера вечером у меня были гости. Говорили о школах, о Песталоцци, о Фенелоне, о Великом Дофине, о Сен-Сире, о Бецком[115], о m-me де Ментенон. Жуковский восхищается Фенелоном. Великий Князь сказал: «В m-me де Ментенон было больше педантизма, чем набожности. Но что за властная женщина!» Он рассказывал о приезде Петра Великого в Сен-Сир; m-me де Ментенон была в постели, Петр отдернул занавеску, посмотрел на нее, ничего не сказал, поклонился и уехал. Визит к маленькому королю очень любопытен. Петр поцеловал его и посадил к себе на колени. Он играл с ним и не разговаривал с регентом, чтобы показать, что он приехал к королю. Для Петра было приготовлено кресло, ниже кресла короля. Петр разрешил этот вопрос тем, что посадил короля к себе на колени. Великий Князь заметил: «Он был очень тонок, несмотря на простоту внешних приемов». Затем он рассказал, что генерал Je[116], возвратясь из Парижа (после 1815 года), так рассказывал о своих впечатлениях: я был в Fontain-bleue, видел портреты m-me La-Volière, m-me de-Maintenant, mademoiselle Valentino и m-me Ventradour.

Кн. Александр Николаевич Голицын рассказал Великому Князю подробности посещения Государем Овэна[117]. Покойный Император послал его в Ланарк; философ произвел громадное впечатление на Николая Павловича, и сам Овэн был поражен им. Он сказал о Государе: «Он создан, чтобы повелевать». Это было в 1814 году, и никто еще не подозревал, что он будет царствовать когда-нибудь. Константин Павлович тогда еще не отказывался от престола и еще не был женат на кн. Lowicz.

Только по возвращении из Англии Сперанский и кн. Голицын заговорили о Ланкастерском обучении. До тех пор у нас была принята главным образом система Песталоцци. В России были школы двух систем: английской и немецкой. Их ввели и в военных поселениях Аракчеева. Великий Князь Михаил не любил Аракчеева. Государь тоже отдалил его от себя. После убийства Настасьи Минкиной Аракчеев точно с ума сошел: он превратился в хищного зверя.

Говорили также о бунте в военных поселениях. Солдаты неистовствовали, потому что были наконец выведены из терпения и обезумели.

Государыня была слишком утомлена[118]; вечера не было. Мы[119] воспользовались этим, чтобы пригласить Жуковского, так как m-me Гирт обещала привезти к нам своего друга, баронессу Клебек, а баронесса должна была спеть Жуковскому его любимую арию: Land meiner seligslen Gefühle («Страна моих блаженнейших чувств» [нем.]).

Мне кажется, что этот романс Вейхрауха напоминает Жуковскому его идеальную кузину М.М. Во время пения вошел Пушкин. Он был у Sweet William’a[120] и узнал, что тот у нас. Пушкин вошел и сказал:

– Не принимайте меня как татарина! Жуковскому – все преимущества. Его одного приглашают; я тоже люблю музыку!

Пушкин рассказывал нам о Тане из московского табора, рассказывал, как он плакал, слушая ее, как ездил в табор есть блины. Он спросил меня, прислал ли мне его друг Нащокин те романсы, которые мы должны были пустить в ход? Он попросил баронессу Клебек спеть «Красный сарафан» Цыганова. Пушкин очень любит этот романс.

– Он, конечно, напоминает тебе Тригорское и Евпраксию? – спросил его Жуковский.

– Нисколько, – ответил Пушкин, – он напоминает мне один вечер в Москве, где была и моя жена; я уже был влюблен, и мне очень хотелось сказать ей: «Не говорите вашей матушке того, что говорит в этом романсе девушка своей матери, потому что если вы не выйдете за меня, я уйду в святогорские монахи, не буду писать стихов и русские хрестоматии очень много потеряют от этого… Вы же, как Татьяна, выйдете замуж за генерала, и он будет гораздо ревнивее, чем я».