– Опять окно соседям разбил!?

Нахохлившись и насупившись, сижу и помалкиваю.

– Иди и собери щепки! – дает мне задание мама. Добежав до дров, я быстро набираю полный подол пахнущих смолой щепок.

У нас много соседей. Недалеко – стойбища Бато— нагасы и Гатаповых. Бато-нагаса знает монгольскую грамоту, мастерит телеги, заостряет и оттягивает ломы, охотится в тайге. Все окрестные буряты уважают его. У них есть маленький толстый сын Дамдинжап, мой двоюродный брат, он еще не ходит.

Гатаповы живут слева от Бато— нагасы. Сам Гатап высокий и худощавый человек с тонкими чертами лица. Говорит и сам же смеется над своими словами. Монгольской грамоты он не знает, но зато хорошо говорит по-русски. Дочка их Дашима – моя ровесница…

Я знаю всех наших соседей. За густыми ивняками живут Поненовы. Дальше у самого края Мухар-Хунды – Лыгдыновы, Пунсуковы, Дармаевы, Даржаевы, Найдановы, отца которых прозвали Бык. На правой стороне речки – стойбище Золтоевых, рядом с ними живут Эрдынеевы. Возле Боро— Судул – Ошоровы, там же и Шарагшан-абгай. Впереди нас есть родник – Махидун. Там живут Доржиевы, Дамбаевы…

Бабушка Доржиевых Цыгмит-абгай моя крестная. Недавно крестная подарила мне козленка. Он растет и у него уже появляется бородка. Мы тоже что-нибудь дарим крестной. Внук Доржиевых Содном— Даржа стал ламой тоже будет изгонять злых духов. У них есть еще внуки – Намсарай и Цырен. А внучку Должин они отдали Дамбаевым. Кажется, дочка Гатаповых тоже взята у Гомбо Доржиева…

Сам старик Гомбо все время ходит выпившим. Он немного заикается, но шутник и острослов каких поискать. Заикаясь, он говорит громко— громко. Иногда скажет что-нибудь такое – все покатываются от смеха.

Заканчиваются осенние молебны. Деревья покрываются инеем. Начинаются долгие зимние ночи и студеные дни. Снега выпало много. Папа на двух телегах возит сено от Шэхэндэ. Уставший и закуржавевший, он возвращается поздно вечером и пьет в теплой юрте горячий чай из оправленной серебром деревянной чашки.

Теперь каждое утро я бегаю в сенник, перелезаю через жерди изгородей, собираю высохшие синие цветы. Чихаю от терпкого благоухания еще зеленой ветоши. Иногда, утопая в сене и вдыхая запах горьковатой пыли, взбираюсь на стог..

За изгородью встречаюсь с нашим рогатым и кастрированным козлом, который водит наших овец и коз. Наклонив голову, он смотрит на меня не мигающими желто— коричневыми глазами, пышную белую бороду развевает ветер. Козел укоряет меня и просит сена. Быстро бросив ему маленькую охапку, убегаю домой…

По утрам тихо. Дремлет заснеженная тайга. Накормив скот, мы гоним его на водопой. Вокруг ключа Махидун нарастает бело— зеленый ледяной бугор. Каждое утро папа идет туда с ломом и отводит в сторону воду. Но льда все больше и больше. Иногда коровы и овцы скользят и падают. На них недоуменно смотрят подкованные кони. Люди засыпают лед навозом и песком, всюду застывшие коровьи лепешки и овечий горошек, получаются темные дорожки, которые тянутся к ключу от стойбищ. Я люблю играть здесь. Катаюсь на льду. Зря папа и мама ругают меня, мороз все равно не даст долго играть – щиплет щеки и нос, замерзают руки в овчинных рукавицах. В теплой юрте медленно оттаиваю. Растираю нос, щеки. Но что это? Правая щека упрямо твердеет. Отморозил! Ладно, дело житейское, никто не спросит за это. Выпив чашку арсы, бегу к дедушке.

Дедушка иногда не охотится. Он сидит в юрте и попыхивает большой черной трубкой, выпуская облака сине— белого дыма. Я останавливаюсь в дверях и смотрю на эти клубящиеся облака, в клочьях которых иногда появляется лысая дедушкина голова и его добродушное острое лицо. Я прохожу к печурке и сажусь на низенькую скамеечку около него.