– Не было патрулей. Психологическая обработка пр-ротивника.

На КПП Железнов сказал дежурному: «Со мной», и тот разрешающе козырнул. В квартире их встретил детский плач. В коридоре на горшке сидел ребятенок и ритмично всхлипывал. Увидев вошедших, заревел целенаправленнее.

– С соседями живем, – объяснил Железнов, – тоже командир роты с семьей. Сам на точке вторую неделю, а жена, – кивнул на свет в ванном оконце, – постирушку затеяла… Чего хнычешь, Гор-рюха? – обратился к малышу. – Гарнизонные парни не хнычут!

Гарнизонный парень послушно замолчал. Загремели тазы. В коридоре появилась распаренная чернобровая мамаша. Увидев постороннего, да еще заметно побитого, она ахнула, подхватила сына с горшка и исчезла в своей комнате.

Иван погляделся в мутное зеркало. Правильно ахнула чернобровая: губы, как пережаренные оладьи. Умылся холодной водой. Прошел в комнату. Она оказалась крохотной, метров четырнадцать – не больше. Раздвижной диван, детская кроватка, платяной шкаф, письменный стол и три казенных стула – вот и вся мебель, целиком занявшая жилую площадь. Малую стену закрывал стеллаж с книгами. В стеллажном проеме висел в рамке портрет, увидев который, Иван даже не поверил, настолько это оказалось для него неожиданным. Невзначай и в негаданном месте приблизилось давнее, нисколь им не забытое, связанное с появлением человека из прошлого.

…Постучал он в их каморку под вечер, мать еще не вернулась с работы.

– Мне нужна Вера Константиновна Панихидина, – сказал от дверей незнакомец, промаргиваясь и потирая озябшие руки. Одет он был для птичьей, а не буранной весны – в новый серый макинтош и шляпу.

– Матери нет, – ответил Иван. – Скоро придет.

– Могу я ее подождать?

– Проходите.

Но тот проходить не торопился. Обежал печальными глазами все углы, задержался взглядом на портрете Сталина в черной траурной рамке.

– Вместо иконы? Мать молится? – спросил гость, указывая на портрет.

Ивану не понравился вопрос.

– Она неверующая.

Тот понимающе кивнул.

– А ты, вероятно, Иван Трофимович?

Нет, явно неспроста появился этот человек в их доме, имя-отчество Ванькино знает. А откуда знает? И что ему у них надо?

– Отец или отчим у тебя есть? – спросил гость.

– Отец на фронте погиб, – ответил он хмуро.

– Н-да, – произнес тот. – Он у тебя был настоящим бойцом. Орденоносцем был. «Красное Знамя» имел.

У Ивана екнуло сердце.

– Вы знали моего отца?

– Знал. И очень близко. Ты очень на него похож, Ваня, – сказал тот. – Извини, я не представился. Кирюхин Степан Герасимович. Он все время вспоминал тебя и твою маму.

– Как он погиб?

– Как человек. Погиб в бамлаге при попытке убежать на фронт.

– Так он – что, сидел что ли?

– Мы вместе сидели.

Это было выше Иванова понимания. Сидят за бандитизм, за воровство. Тети Фросин брат сидел за дезертирство. А они-то с отцом, за что?

Наверное, все Ивановы мысли были написаны на его лице, потому что Степан Герасимович грустно покачал головой.

– Твой отец, Ваня, был честным, преданным Родине большевиком… Ты про двадцатый партийный съезд слышал?..

Что-то такое, не очень ясное, Иван слыхал: «Втерся сволочь Берия к Сталину в доверие…»

Ивана не особо интересовали те дела. Но причем тут отец?

– Он был несправедливо репрессирован, Ваня. Съезд вернул ему доброе имя. А тебе должны вернуть на хранение его орден. Он получил его за финскую кампанию.

– За что же его посадили?

Степан Герасимович вновь грустно покачал головой.

– Знаешь, что такое орденоносец перед большой войной? Их было очень мало. И все на виду. А бывший младший политрук Потерушин-Сверяба был единственным в районе.

– Кто был? – не понял Иван.