Корабли, созданные им, плавали, карандаши рисовали, прищепки прищемляли – как-то все это существовало, исполняло свое назначение, но, в отличие от дерева и к искреннему удивлению Мастера, живым не было. Предметы ощущали, что сделаны из особого материала, как будто более живого, чем они сами. Благодаря ностальгическому материалу и тоске, деревяшки можно было считать отчасти даже одушевленными. И поэтому карандаши иногда выводили странный фантастический абрис, никто на земле не ведал, что это за абстракция, а это было Дерево. И корабли все больше плавали по направлению к тому месту, где когда-то оно цвело (но не росло, расти было некуда…), и капитанов называли сектантами-пнистами, поклонниками мертвого пня. Впрочем, ни один корабль так и не доплыл до того пня… Прищепки скрипели и трескались…

– А столы бегали на своих ножках! – воскликнул князь и захохотал. – А кровати прыгали!

– Он нарочно злит меня, рассказывает эту чушь! – Анка даже покраснела с досады.

– Ничего, поросеночек, не переживай. Для меня и мебель не проблема. Любой гарнитур. Хочешь? И бегать не будет, и скрипеть, и трескаться, гарантирую! – князь расхохотался уже всерьёз и надолго.

А когда перестал, наступила тишина. Молчал он, молчала Анка и молчал Прошка. Полинка в немом изумлении глядела на них, застыв в дверях. Изумление ее сменилось страхом. Ей показалось, что Василий Васильевич Пузырь вышел из прапрабабушкиного туфля и теперь будет упрекать ее в жестокосердии, уже никогда не скажет, что она прекрасно воспитана и не позволит видеться с Эмилем. Но через минуту Полинка поняла свою ошибку и ушла. Кузя криво усмехнулся:

– Что за мелюзга пузатая?

– Это моя сестра. Полинка.

– Полина! – закричал князь, – поди сюда! Ты мне не сказала «здрасте»!

Полинка не шла, она ни за что не хотела разговаривать с псевдо-Пузырем. У него было то же лицо, причёска, ботинки и перчатки, но глаза воровато бегали, а руки, жестикулируя, как будто загребали воздух. Он орал все противнее, и Полинке опять сделалось страшно. Раньше, до своего приключения с Василием Васильевичем, она не боялась ничего на свете. Теперь же стала сомневаться во всём. Правильно ли засовывать людей в корзину с картошкой, если они хорошие, но выдуманные, или неправильно не засовывать если они плохие, но самые настоящие? И вообще, нужно ли что-то делать, если всё равно не получаешь ни благодарности, ни славы? И все же Полинка решилась: «Если он не замолчит, я пойду и прогоню его отсюда. Ведь он хуже Василия Васильевича!»

Но вместо Полинки в комнату вошла высокая благообразная старуха. Не обращая внимания на орущий призрак Пузыря, она заглянула под стол, поискала среди старых полиных игрушек в Прошкином углу, затем растворила шкаф и принялась выкидывать оттуда всякий хлам.

– Прошка, ну куда я могла засунуть эту туфлю, скажи хоть ты? Ведь наверняка всё знаешь! – просила старуха.

Прошка помалкивал. Из шкафа выкатилась зеленая пустая бутылка. Князь вскочил, наклонился, ухватил ее за горлышко. Он держал ее в руках, вертел из стороны в сторону и улыбался. Наконец вдохновенно произнес:

– Когда-нибудь я расскажу вам о себе такое, что вы не поверите. Вы будете в восторге. Вы никогда ни о чем подобном даже не мечтали. Вы будете завидовать мне. Вы поймете, чем отличается князь Ритурнель от тех, кто его презирает.

– Чем же? – рассеянно спросила Августа.

– Расскажите, – попросила Анка.

– Нет, не сейчас. Я расскажу, когда получу емельку, которую сейчас жду. Она не может не прийти!

Однажды вечером Анка вошла в кухню, где ее ждала прапрабабушка с ужином, пританцовывая. Ее белый плащ развивался, как шлейф княгини.