Четыре хорошо вооруженных человека – со штуцерами в руках, с револьверами за поясом – выдвинулись вперед, стали впереди верблюдов с проводниками. Две большие умные собаки выстроились рядом с вооруженной четверкой. Караван двинулся к выходу из ущелья.

Дунгане, тоже спешившись, большой толпой выжидали внизу. За ними ржали лошади. Еще дальше кучей сбились бараны. Кое-кто из спешившихся всадников сделал несколько пробных выстрелов, когда выходящий из ущелья караван приблизился примерно на версту. И вдруг… Внезапно эта огромная толпа вооруженных людей раздвоилась, бросилась в обе стороны большой поперечной дороги, оттеснив, уведя с собой лошадей, баранов…

Они были наслышаны о необыкновенной четверке хорошо вооруженных и храбрых путешественников, прошедших охваченную гражданской войной страну по тем тропам, по которым и китайская армия боялась идти. Они не захотели принимать бой с этой отважной четверкой!

Маленький караван с четырьмя вооруженными и тремя практически безоружными людьми, с груженными тяжелой поклажей, еле переставляющими ноги, обессилевшими верблюдами вышел из ущелья и пересек большую дорогу, окруженную расступившимися разбойниками, ржущими лошадьми и блеющими баранами.

Путешественники стали подниматься на следующий, очень крутой и высокий перевал. Шли молча. Проводники перестали дрожать и лишь иногда пугливо поглядывали на Пржевальского.

Быстро спустился вечер, сделалась метель. В наступившей темноте, в круженье снега путники вели по тропинке спотыкающихся верблюдов – вначале вверх, потом вниз, беспрестанно спотыкаясь и падая. Наконец нашли место для палатки, с большим трудом развели огонь… Кое-как отогревали замерзшие конечности, вглядывались в темноту…

Но они справились. Даже проводники воспрянули и чувствовали себя победителями. Они преодолели свой страх – неважно, что под дулом револьвера. Но они прошли вместе. И теперь пили кирпичный чай с полусгнившей дзамбой – ячменной крупномолотой мукой, которую на Тибете добавляют в чай для сытности, – сушили чулки и портянки, грели красные не распрямляющиеся пальцы возле горящего аргала – топлива из сушеного помета животных. Еще несколько дней среди гор, с постоянными спусками и подъемами, продираясь через кусты, переходя через реки…

Потом характер местности изменился, скалы почти исчезли, горы стали мельче и теперь образовывали пологие скаты с кочковатыми болотами и долинами. Наконец вышли на ровное плато. Желтый курильский чай покрывал пространства. Вот она – желтая равнина Куку-нора!

Двенадцатого октября они вышли на равнину Куку-нора, а тринадцатого разбили палатку на самом берегу озера.

В октябре озеро еще не затянуто льдом. Трава на равнине вокруг водоема желтая, потоптанная животными, истончившаяся от ветров – они здесь бывают сильные. Горы вокруг покрыты на вершинах снегом, они образуют чистую белую рамку для гладко-голубого озера. Вода в Куку-норе солоноватая, озеро мелкое – и все это способствует его красоте! Именно из-за солености и небольшой глубины озеро приобрело такой нежный цвет.

К вечеру тринадцатого, когда наконец установили палатку и устроились, Пржевальский с Пыльцовым вышли постоять на берегу, полюбоваться на Куку-нор. Озеро с ровным пологим берегом уходило за горизонт, оно было необъятно и более всего походило на синий блестящий шелк, а иногда на бархат – если мелкие волны оживляли его гладкую поверхность. О, Куку-нор, как чудесны твои темно-голубые бархатные волны!

Однако долго любоваться было некогда: следовало изучить местную флору и фауну, обследовать и измерить озеро, провести климатические наблюдения. Необходимо было и найти способ обменять верблюдов – обессилевшие животные сделались неспособны тащить поклажу. Последнее было не так легко сделать, поскольку денег осталось совсем мало.