Центр «Л-18» почему-то не вызывал у меня особых опасений. Режим там был сравнительно мягкий; некоторые, пройдя реабилитацию и вернувшись к обычной жизни, вспоминали о нем с теплым чувством. Говорили о цветах, в изобилии заполнявших подоконники, о маленьких пушистых зверьках, чьи мягкие лапки пробуждали пациентов по окончании сеансов «откровения» (считалось, впрочем, что именно эти контакты стирали из памяти последние следы атавистических «вибраций»); многие без слез не могли вспоминать о видах из окон, хоть и забранных изящными коваными решетками, но застекленных такими фасеточными стеклами, которые позволяли не только созерцать множество разнообразных ландшафтов, но и достигать взором самых отдаленных пределов доступной созерцанию Вселенной. Впрочем, к этим секторам, опасаясь «срывов», допускали лишь с позволения «спецов»; наблюдение за «созерцающими» считалось последним этапом серии исцеляющих «сеансов».

Кстати, мой ближайший коллега, или сосед по «камере» – так мы в шутку называли наш рабочий «отсек», проходил эти психотерапевтические курсы дважды и, похоже, ничуть от этого не страдал. Во всяком случае, я не замечал за ним каких-либо отклонений: интеллект оставался в полной сохранности, на мои обращения как по работе, так и простые, в порядке расслабления, он реагировал адекватно, и лишь когда мы прерывались на перекур или на чашку кофе, порой излишне торопливо щелкал зажигалкой над пенковым чубуком моей трубки или, уставившись в пространство, странно постукивал об блюдечко донцем кофейной чашки. Зажигалка у него, впрочем, тоже была не совсем обычная; огонек вспыхивал не от чипа, вживленного под ноготь вертикально выставленного среднего пальца – жест этот из оскорбительного со временем преобразился в знак «мужской силы» – а возникал над черным скрюченным фитильком под действием излучателя, составленного из двух кремниевых кристаллов, приводимых в динамическое касание зубчатым диском диаметром 341 микрон. Диск был укреплен над верхним обрезом латунного цилиндра, в донце которого было круглое, диаметром 287,5 микрона, отверстие, запиравшееся медной пробочкой, на внешней стороне которой смутно проступал почти стертый пальцами значок, похожий на какое-то насекомое. Цилиндр наполнялся через скрытой под пробочкой отверстие; горючим для фитилька, служила прозрачная, с радужным отливом, жидкость, запах которой вызывал во мне какое-то смутное беспокойство. Порой такие же или близкие по амплитуде вибрации проникали в сенсоры моего носа, когда я после или до рабочего дня прогуливался в окрестностях Пирамиды, заваленных беспорядочными грудами истлевших, отработавших свой срок, механизмов, бывшие функции которых можно было выяснить лишь из специальных руководств, собрание которых еще не успели до конца оцифровать.

Но в тот день, с которого я начал вести свои «Записки», странная вибрация проникла в меня чуть ниже правого колена, потревожив не сами сенсоры, а волокна, ведущие от сенсоров к Тотальному Анализатору – этой неуклюжей лингвистической химерой Белые упорно пытались заместить привычный «головной мозг». Он же, кстати, и подсказал мне слово, обозначающее место, где застала меня эта странная вибрация: «кладбище» или, иначе, собрание останков наших далеких предков, живших в те времена, когда срок человеческой жизни определялся зашифрованным в генах числом «циклов», по истечении которого регенеративные цепочки изнашивались до распада на отдельные звенья и обрывки длинномерных молекул. В ходе этого распада витальное излучение постепенно угасало, и когда галактический «фон» окончательно подавлял его, наступало конец, зачастую обрывавший «цикл» в самый неожиданный момент. «Аннигиляция» или «Обнуление» призваны были упорядочить этот хаос. «Субъекта» извещали о грядущей процедуре задолго и лишь после того, как на его освобождающееся место избирали или назначали адекватного, функционально-тождественного, заместителя. В целях так называемого «Прогресса» – Белые упорно придерживались этого нелепого заблуждения – заместителя избирали из прошедших тестирование и поступивших в дальнейшую обработку, так что дата грядущего «Обнуления» зависела исключительно от скорости и эффективности «стажировки». Были случаи, когда «кандидат» ломался в ходе «обработки», и тогда «Обнуление» либо откладывалось, либо отменялось вообще. Но это бывало настолько редко, что даже не заслуживало занесения в «Анналы», дабы не возбуждать напрасных надежд и попыток отыскать в этих аномалиях какую-либо закономерность или причинно-следственную связь. Этого, как говорили «Древние» (шутка!), «нет, потому что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Dixi!