Тут гладиаторы, вспомнив о своём назначении, принялись дразнить зверей, те тоже вспомнили о своей природе, встали на дыбы.

Дойдёт ли до рукопашной схватки?

Или в ход пойдут стрелы?

Мир отступил.

Глаза жаждали напиться крови.

Самый большой лев, лев-фараон, издал, наконец, рык войны. Ударил хвостом так, что щелчок услышало небо.

Ничто уже не могло остановить схватки.

Но тут на арене появился сын фараона: пролез сквозь щель в заборе.

Колизей протрезвел, ахнул от страха.

Утомлённая любовными потугами мужа Тэйе, наконец, бросила взгляд на арену. Её сердце задохнулось от собственной крови.

– Сын мой! Спасите!

Но никто не услышал её.

Львы пошли на мальчика.

Сейчас, для разминки они разорвут его на куски. Потом примутся за взрослых дядей, не умеющих вести себя с царями зверей.

Аменхотеп младший, не подозревая о бушующих страстях, чувствовал себя фараоном из сказки. Поднялся на ноги, выпятил грудь, поднял руку и… царственным голосом приказал волшебному зверью охранять его от злых богов. Потом перстом приказал сесть рядом и слушать дальше.

Львы удивились, но сели. От мальчишки шло сияние, как от солнца. Он казался своим детёнышем. Храбрый и забавный. Конечно, его стоило бы вывалять в песке, ведь он, можно сказать, испортил долгожданную драку, лишил победной трапезы. Но что взять с малыша? Да и не такие уж эти люди вкусные. От страха их мясо горчит. А этот человеческий ребёнок… такой сладкий. Лев-фараон улыбнулся. И растянулся у ног мальчишки.

Многотысячная толпа похолодела, как будто кровь превратилась в воду. Чистейшая роса, а, может, слёзы всех богов потекли по жилам, остужая страсти.

– Сынок, не бойся. Лучники убьют их. И мама тебя ругать не будет, – не повиновался язык Тэйе.

Она не то хотела сказать.

Увязавшаяся за царицей Нефертити, пролепетала: Хотеп, хочу к тебе.

Тут сотни стрел впились в тела зверей. Жизнь их покинула. Только на морде льва-фараона застыла улыбка, хотя в его последнем вздохе была печаль: как мог он принести собратьев в жертву своей наивной вере в то, что человек их брат?

Вина за совершённое людьми злодейство опрокинула будущего Владыку Нила на землю. Он стал биться в судорогах. Изо рта пошла пена, розовая, окрашенная невинной кровью. Тэйе толкнула забор, он упал. Ещё секунда, она склонилась над сыном, прижала к земле, гася судороги…

– Лекаря!

Нефертити стало жаль друга, в которого, наверно, вселился дух льва, она легла рядом с ним, стала что-то шептать, поцеловала в ухо.

Тело Аменхотепа младшего обмякло, он открыл глаза, улыбнулся: Тити!

2

Всю ночь царица провела с сыном.

Сердце её всё ещё дрожало от страха, а мозг рождал картины: одна ужасней другой…

…Вот львы разрывают тельце её первенца, доедают останки, превращаясь в людей. Страшных, косматых, кровожадных. У каждого – лук и стрелы. Много стрел. Они летят все сразу, охотятся за ней. Пробивают тела придворных, те падают, бездыханные. Горы тел. И всё же стрелы догоняют…

…Её сын жив, но жить предпочитает в пустыне. С дикими львами. И сам становится львом. Фараоном зверей. Мягко опускает лапы в песок, крадётся, затихает. И вдруг прыжок. Она чувствует его когти на своей шее, груди. Её сердце болтается ненужным кусочком тряпки. А пасть льва в розовой пене…

Тэйе гонит сон. Тело её бодрствует. А душа улетает в сочиненные кем-то страшные сказки.

Но жизнь – не сказка. Как растолковать это сыну?

Собственный вымысел для него реальнее подлинной жизни. Почему?

Неужели он соревнуется с богом? Или… слышит его подсказки, так же, как Тутмос слышит своего каменного бога?

Он – не еретик.

Устои жизни нужно иногда менять, как платье, истлевшее от давности, в котором стыдно показаться на званом пиру.