– Я – сын гарема Тутмоса Четвертого, – в голосе мальчишки зазвучала гордость.

– Тебя назвали в честь моего отца? – переспросил Аменхотеп.

– Возможно, он твой брат, – промурлыкала Тэйе.

– В гареме сказали, мои руки прокормят меня, – смело посмотрел Тутмос в глаза владыке Нила.

– А ты бы мог вырезать меня из камня? Как человека, – неожиданно для самого себя задал вопрос Аменхотеп. – С моим широким носом…

– Который бы украсил льва – царя зверей, – добавила царица.

– И который по своему разумению посмели приукрашивать камнерезы, – заметил фараон. – Не буду позволять им более тягаться с богом…

Казалось, царствующим супругам собственные недостатки были сродни достоинствам.

– Посмотри, он сам будто выточен из камня, – провела пальцем по загорелому плечу мальчика Тэйе.

– Но истинного лика фараона никто не должен видеть, – неожиданно заявил Тутмос.

– Почему же? – недоуменно вскинул брови Аменхотеп Третий.

– Чтобы никто не мог вселить в него болезнь или проклятье, – опустил голову десятилетний мудрец.

– Но разве можно в камень что-то вселить? Разве он не мертвый? – почуял интерес к беседе фараон.

– Камень живой! Всё понимает. Даже разговаривать умеет, – прижал к груди кусок песчаника юный скульптор.

– Разговаривать? Тогда я разрешаю ему сказать, что он думает обо мне. Или камни не могут думать? – восхищаясь своим хитроумием, соорудил Аменхотеп ловушку из слов.

– Ему не надо думать. Он просто знает, потому что долго живёт, – простодушно улыбнулся Тутмос.

– И свои знания высекает значками на скалах? – подыграл ему владыка Верхнего и Нижнего Нила.

– Нет. Шепчет моим пальцам, – посерьёзнел мальчишка.

– И о чём же он тебе шепчет? Мы тоже хотим послушать, – сладкоголосо пропела Тэйе.

– Повелеваю камню поведать Тутмосу тайну моей жизни! – полушутя, полусерьёзно скомандовал Аменхотеп.

Тутмос послушно опустил глаза, приложил кусок песчаника ко лбу, в сомнамбулическом сне стал произносить слова, переводя с каменного языка: «Фараон Аменхотеп Третий славен тем, что любит жизнь, предпочитая строить, не разрушать. Он и от споров уходит, разрешая думать, кто как хочет. И ко всему прекрасному любовь его нежна. Но духи, боги и жрецы, коих расплодилось слишком много, его желание жить в мире и гармонии со всеми, принимают за слабость. Грозят карой за вольнодумство. Но ещё слабы. Сын фараона власть его продолжит. Своими мыслями оплодотворит все вокруг: воздух, Нил, несчётные отроги гор, которые ему послужат верно, и Город Солнца вырастет в пустыне. Но люди понесут от новых мыслей неохотно, беременность свою скрывая, и от плодов незрелых избавятся, как только Эхнатона захоронят…»

Тут мальчик замолчал, глубоко вздохнул.

Он не помнил, что говорил. Но чувство единения с Творцом, для которого и фараон – песчинка, потрясло его до умопомраченья. Он ждал кары…

– Я буду д-думать… над словами камня. А т-тебе разрешаю, когда з-захочешь, быть моим г-гостем во дворце. З-завтра мы с тобой ещё поговорим, – от страха перед загадочностью мира стали двоиться буквы на языке Владыки Нила.

Он был обескуражен. Тэйе тоже не могла произнести ни слова. Впервые царствующие супруги столкнулись с тем, что было неподвластно им.

Одна мысль: этот мальчик, умеющий говорить с камнем и видеть пальцами, достоин… быть приближенным, или убитым, – свила гнездо в обеих головах.

– А что напророчил бог камня тебе? – спросила не терпящая неопределённости царица.

– Сказал, я стану самим собой, – с гордостью сообщил юный скульптор.

4

– Признайся, ты в Тутмоса влюбился, – неожиданно заявила Тэйе после вечерней молитвы, когда Аменхотеп предложил ей покататься перед сном на их любимой ладье из полированного кедра.