— В одном с ним классе училась, не поверишь.

Возбуждение на лице моей коллеги сменилось откровенным недоверием. Она зачем-то перевела взгляд на двери кабинета, будто всерьёз ожидала, что оттуда высунется Радов и опровергнет мои слова.

— В смысле?.. Шутишь, что ли?

— Ага, — мрачно согласилась я, поправляя воротник блузки. — Я же та ещё шутница.

— Нет, погоди… так он же из Москвы…

Я всё-таки не сдержалась и фыркнула:

— Наташ, ну ты чего? Про переезды слышала? Это когда люди из одного города в другой перебираются.

Наташкино лицо скривилось:

— Да уж, действительно, шутить ты не умеешь.

— Извини, — вздохнула я. — Совсем не ожидала… всего этого. Не в себе немного. Но поверь мне, московским он стал не раньше, чем закончил нашу городскую школу №2.

Наташа продолжала буравить взглядом дверь кабинета, но теперь уже в задумчивости.

— И как это мы позволили такому мужику от нас сбежать?

Мне захотелось плюхнуться лицом в стол, и я бы обязательно это сделала, если бы не обеспечила себе при этом стопроцентный перелом носа.

— Наташ…

— Что? — пожала плечами Кораблёва. — Знаешь, может, это тебе никто не нужен. Может, это ты преспокойно живёшь себе одна и ни в ком не нуждаешься. А мы в нашей глуши вообще-то без нормальных мужиков страдаем, если ты вдруг не заметила. А этот не то что нормальный… этот как с обложки журнала сошёл, ей богу.

— И что? Что теперь-то? Слюной исходить? Для тебя его внешность — самое главное? — снова начала раздражаться я. — А что у него внутри, тебя не волнует?

— Ну так просвети, — вскинулась Наташа. — По твоему угрюмому виду, я так поняла, у тебя на него целая папка компромата собралась. Что, за косички тебя дёргал? Портфель отбирал?

И мне вдруг стало очень обидно. Жутко обидно, хоть я и не имела права обижаться. Наташе ведь совершенно ничего неизвестно о том, какое прошлое связывало нас с Радовым.

— Что-то вроде того, — промямлила я.

Не могла я, не стала бы с ней ничем делиться. Особенно сейчас, когда мои прошлые трагедии, сколь угодно для неё мелкие и глупые, заведомо отметались ею как ничего не значащие.

Но в памяти, невзирая на все мои отчаянные попытки не копошиться в прошлом, всплывали фрагменты из школьной жизни. Пёстрый калейдоскоп не очень-то весёлых кадров.

Вот я в младшем классе жую на перемене принесённую из дома булку. Трое мальчишек смеются в сторонке, а потом один из них — кареглазый с тёмно-каштановыми вихрами — подбегает ко мне и отбирает остатки сдобы, бросает на землю. Его приятели смеются.

— Хватит булки лопать! И так уже хрюшка! — хохочет он и убегает.

Вот я постарше, дежурю в опустевшем классе, старательно отмываю доску от меловых разводов. В проходе маячат одноклассники. Вымахавший за лето кареглазый брюнет кривится и под издевательский смех приятелей тянет:

— Ни фига-а-а себе, Стешина, ты за лето зaдницу отъела.

Но последние два года школы, когда мне удалось худо-бедно избавиться от лишнего веса, жизни мне совсем не облегчили. Радов на меня, кажется, ещё сильнее взъелся.

А вот одно из самых позорных воспоминаний. Прокравшаяся даже в наш медвежий уголок традиция отмечать 14 февраля… Все носятся по школе как сумасшедшие, краснея, шлют и получают валентинки.

И мне, как, впрочем, и в прошлом году, и в позапрошлом, никто ничего не присылал. А под конец занятий дежурные «почтальоны», разносившие послания, опустили на мою парту сложенное вдвое красное сердечко. Анонимное приглашение погулять «сегодня вечером в парке».

В парке Радов со своей тогдашней зазнобой и дружками долго хохотали, наблюдая, как я, расфуфыренная и одолжившая у мамы сапожки на каблуках, до густой темноты просидела на парковой скамейке, выжидая таинственного анонима…