— Ни за что. Ни за что, слышите! Пусть хоть убивает!

Аделаида поспешно перекрестилась:

— Да Господь с тобой, глупая!

Луиза упрямо задрала подбородок:

— Отец отступится, вот увидите. У меня… предчувствие.

Тетушка даже грустно улыбнулась:

— Предчувствие… С каких же пор ты вдруг пророчить стала, голубка? А если и впрямь до пострига дойдет?

Луиза покачала головой:

— Не дойдет. Вот увидите.

Аделаида поднялась, кивнула:

— Тогда собирайся — и сама пойди, скажи, как есть.

Луиза решительно поджала губы:

— И скажу. А вы ступайте, тетушка, оставьте меня одну. Кликните Нинон, пусть поможет одеться. И отцу передайте, что я спускаюсь. И передайте… — Луиза тут же осеклась, покачала головой: — Нет. Больше ничего…

Аделаида ничего не ответила, вышла. Ей тоже было не по себе. Отец нарочно прислал тетушку. Все еще надеялся, что образумит, мягко уговорит. Ну, уж, нет! Тут и десять тетушек не помогут. Никогда и ни за что! Жених никогда не должен быть таким отвратительным. Мерзким, что хуже и не бывает!

Луиза снова поежилась от отвращения, поднялась, подошла к тазу с ледяной водой на столике, склонилась, глядя на свое отражение, подернутое легкой рябью:

— Только не Бурделье! Только не Бурделье! — твердила, как заклинание. —Господи, только не Бурделье!

Она набрала в легкие побольше воздуха и опустила лицо в воду, сжав кулаки от обжигающего холода.

Нинон явилась быстро. Помогла одеться, без энтузиазма затянув корсет. Она всегда жалела, и, несмотря на наказы тетушки Аделаиды шнуровать, как следует, оставляла возможность свободно дышать. Дородная и краснолицая Нинон и вообразить не могла на себе подобные оковы. Она ловко собрала волосы Луизы, воткнула шпильки. Отстранилась на шаг, оглядывая свою работу:

— Мадемуазель Луиза, неужто правду говорят, что вам жениха сыскали? Богатого?

Луиза повернулась, сидя на табурете, уставилась в налитое лицо горничной:

— Кто говорит?

Та пожала округлыми плечами:

— Да, почитай, все говорят, что дело за малым.

Луиза поднялась, подошла к Нинон:

— Врут. Так и знай. И сама впредь глупостей не повторяй. Ни о какой свадьбе и речи нет! Поняла?

Служанка потупила глаза:

— Поняла, сударыня. Вы, уж, меня извините…

Луиза ничего не ответила, вышла из комнаты.

Какая гадость… Значит, уже все всё знают… И мусолят по углам… Какая гадость!

Она нашла отца там же, где и вчера. Он сидел в знакомом кресле, вытянув длинные ноги в истертых сапогах. Но начищенные серебряные пряжки неизменно блестели.

Барон одарил Луизу нарочито холодным взглядом:

— Ну… ты образумилась? — он старался быть снисходительным. — Надеюсь, ночь пошла на пользу, и твое решение переменилось. Я хочу услышать, что ты раскаялась.

Луиза выпрямилась, задрала подбородок. Упрямо покачала головой:

— Нет, отец. Я не стану питать вас ложными надеждами. Я ни за что не пойду за Бурделье. Хоть режьте! Таково мое слово.

Было ясно видно, как отец вцепился в подлокотники кресла до побеления костяшек. Вены на его висках угрожающе вздулись, лицо побагровело. Нет, он не ожидал такого ответа. Несмотря ни на что. Впрямь надеялся, что Луиза образумится.

Наконец, он с трудом разомкнул губы:

— Да как ты смеешь… перечить отцу? Ты — моя дочь, ты должна быть послушной, как и подобает дочери.

Луиза ни капли не смутилась. Нет, сегодня не было слез, как вчера. И не будет. Ни единой слезинки. Слезы означают бессилие. Теперь же Луиза чувствовала решимость постоять за себя. И ни отец, ни тетушка, ни все на свете священники не склонят ее к этому отвратительному браку. Да сам король бы не смог и не принудил против воли! Ни за что и никогда!

Она все же отвела глаза, в конце концов, это, впрямь, было непочтительно.