Луиза выскочила на улицу, обогнула конюшню и почти бегом кинулась к старому крепостному валу, буйно заросшему еще не зацветшей ежевикой и орешником. Слезы снова душили, но здесь их никто не видел — можно нарыдаться вволю. Оставалась лишь одна надежда — что отец назавтра смягчится.

2. 2

Ночь выдалась скверной. Луиза так и не смогла сомкнуть глаз, ворочалась в липком нервном поту, несмотря на холод. Все чудилось, что вот-вот откроется дверь — и в щель просунется красная физиономия с неизменным носовым платком. Даже мимолетная мысль о том, что этот кошмарный сатир коснется ее хоть пальцем, вызывала приступ тошноты. Какие тут доводы? Какой здравый смысл, на который так уповала тетушка? Нет! Нет! Все что угодно лучше этого кошмарного замужества. Даже монастырь… Уж лучше не доставаться никому!

В одном тетушка была права — отец, действительно, никогда не был злым или жестоким. Но, как говорили: упрямство — семейная черта де Монсо. Луизе приходилось и самой это признать. Зато, какое необыкновенное удовольствие доставляла порой возможность переупрямить отца. Пусть в мелочах, но тот бился за них с таким жаром, будто речь шла, как минимум, о жизни… однако, нередко отступал. Нужно было лишь постараться. А, вдруг, и теперь отступится?..

Эта мысль неожиданно придала уверенности. По всему выходило, что отец не поверил в серьезность ее намерений. А когда поверит — то непременно оставит эту затею. Главное — самой не дрогнуть.

Луиза поежилась в кровати, прижалась к широкой теплой трубе дымохода, грея озябшие пальцы. Ночи еще были по-весеннему холодными, выстуженные за зиму замковые камни превращали комнаты в ледник. Но здесь, в крошечной клетушке над кухней, даже зимой было неплохо. Огромную кухонную печь растапливали рано утром, к полудню угли догорали, но накопленного тепла вполне хватало на день. И эта маленькая комнатка давала уединение, которое Луиза так ценила. Отец не одобрял — не по чину дочери барона было ютиться в каморке прислуги. Но протопить много комнат средства никак не позволяли. Ночевать вместе с сестрами в одной кровати и до драки делить одно одеяло на всех Луизе совершенно не хотелось. Особенно с противной Франсуазой. И в одиночестве можно было читать перед узким оконцем до самой ночи.

Дверь со скрипом приоткрылась, и показалась тетушка, зябко кутаясь в шерстяную шаль:

— Доброе утро, голубка. Как спалось?

Этот визит уже сам по себе не мог служить добрым знаком. Обычно будила Нинон, дочь кухарки, служившая горничной.

Луиза села на постели, поплотнее закуталась в одеяло. Не столько согреться, сколько спрятаться.

— Что-то стряслось, тетушка?

Аделаида опустилась на кровать. Молчала. Нагнулась, прижала к теплой трубе дымохода ладони. Посидела с минуту, вновь спрятала руки в шаль. И взгляд отвела.

— Отец зовет. Велел разбудить.

Ответ не сулил ничего хорошего. Значит, отец не остыл. Луиза покачала головой:

— Не передумал?

Тетушка вздохнула:

— Конечно, нет. Ни на крупицу не переменился. А ты, голубка? Не передумала?

Луиза даже фыркнула:

— Разумеется, нет! И не передумаю.

Аделаида помолчала какое-то время, вновь вздохнула, нервно поджав губы:

— Вижу, на что надеешься, — она не одобряла, но ясно понимала, что уговоры сейчас не имели никакого смысла. — Снова намерилась переупрямить. Но, думается мне, на этот раз никак не выйдет.

— Почему?

— Вопрос больно серьезен. Тут не до шуток. Да и после полудня мэтр Бурделье за ответом придет.

При упоминании этого отвратительного имени Луизу передернуло, и вдоль позвоночника прокатила морозная волна. Не от холода — от отвращения. Она сцепила зубы: