Женщинам же навязано бояться страшного одиночества. А значит, постоянно чему-то соответствовать и что-то улучшать. Например, если раньше эталонами красоты были недосягаемые модели в журналах, то в наш век жизни напоказ каждая твоя одноклассница на фото в соц. сетях выглядит как модель, ездит отдыхать в крутые места и выкладывает огромные букеты. Ну как тут не почувствовать себя заморышем?

Нет, конечно, Хорошие Девочки умные и понимают, что в жизни эта Ленка или Ксюха вряд ли такие же идеальные, как на фото, но, поверьте, это мало помогает, когда с утра листаешь ленту и смотришь сначала на них, а потом на себя, «красавицу», в зеркало.

Неприятные моменты в сравнении с другими, разумеется, испытывают не только Недостаточно Хорошие Девочки, но именно у них есть тенденция зависать над этими ситуациями и заниматься самоуничижением. Но, конечно, для этого должны быть предпосылки.

Поэтому влияние общественных установок только укрепляет сформированные в детстве убеждения и вносит свою лепту в создание синдрома Хорошей Девочки.

Мне 4,5 года. Родители после громких скандалов и даже пары драк все-таки развелись. Стульчик со стишками и папа с микрофоном, пытающийся под громкий смех мамы записать мои старания на магнитофон, кажутся какими-то далекими и нереальными. Папа с этим микрофоном из-за угла и смеющаяся мама — мое второе и последнее хорошее воспоминание о раннем детстве. Больше их не было.

Зато помню, как папа стремительно убежал вниз по лестнице под громкие крики мамы и больше не вернулся.

И вот прошло примерно полгода, страсти поутихли, и папа приходит по воскресеньям навещать меня. Мне отчего-то неловко. Наверное, я должна его не любить, ведь мама говорила, что он нас бросил и ушел к тете Нине. Но я не чувствую злости. И любви не чувствую. Я вообще не понимаю, что чувствую, мне кажется, что ничего, и не понимаю, почему мама с тетей Наташей постоянно обсуждают папу. И почему бабушка по телефону говорит: «Вот матери твоей похитрее надо было быть, тогда б и без отца не осталась». Тетя Наташа, кажется, пропагандирует что-то подобное и рассказывает моей маме, что все так живут. Как «так», я не знаю, но если это так, как мы жили последний год, то увольте. Мама постоянно плачет, кричит на меня, кричит на папу, папа в свою очередь пьет и водит меня к каким-то тетям смотреть мультики, пока мама на работе, потом они ругаются, бьют посуду… Нет-нет, тетя Наташа, идите к себе домой и живите так сами.

Но мама почему-то сменяет гнев на милость по отношению к папе и начинает наряжаться перед его приходом. А со мной очень ласково и неестественно разговаривает о том, что нужно залезть к папе на коленочки, обнять его, говорить, как сильно я скучаю, даже поплакать.

Я совсем не понимаю, что происходит, и начинаю напоминать маме, что папа вообще-то плохой и нам не нужен, она же сама говорила. Но мама почему-то сердится. Я не хочу, чтобы мама сердилась, и замолкаю. Но решительно ничего не понимаю. Мама напоминает про коленочки, а меня начинает тяготить одна только мысль о визите папы.

Он приходит, садится в наше темно-коричневое кресло, что-то пытается говорить, но в воздухе висит напряжение. Накрашенная и красиво одетая мама что-то тоже щебечет, но настолько ненатурально, что мне почему-то за нее неловко. И постоянно поглядывает на меня. Как и тетя Наташа (что она здесь делает, мне вообще непонятно). Я физически ощущаю, как от меня ждут действий. Смотрю на папины колени и мечтаю, чтобы все это побыстрее закончилось. Смотрю, но ничего не делаю. Стою как вкопанная. Мама очень ласково зовет меня: «Элечка, доченька, помогли мне на минуточку на кухне». Я плетусь в сторону кухни со спазмами страха в животе, потому что хорошо знаю этот неестественно милый мамин голос, который говорит лишь о том, что она не хочет ругаться на меня при других.