–Скоро ляжет туман,– подумал лейтенант, вынимая из кармана пачку папирос, оглядываясь по сторонам. Затянувшись густым дымом, он прошел к служебному автомобилю, который уже был готов. Старшина молча посмотрел на Вершинина, подключая первую передачу.

–В отделение,– скомандовал лейтенант, и армейский внедорожник, включив фары, тронулся с места , перемалывая жирную глиняно-песчаную землю, на выезд из поселка.

Отделение милиции было расположено на первом этаже двух этажного здания, на краю района капитальных домов и бараков, на пересечении улиц Центральная и имени Льва Толстого, не чем особо не выделялось от остальных, кроме пятиконечной советской звезды, вылепленной алебастром над окнами отделения милиции. Пять кабинетов. В подвальном помещении камеры, и небольшой арсенал. Утро начиналось как в любом мирном городе, дети спешили в школу, маленьких вели в недавно построенный детский сад, взрослые спешили на работу, возводить завод, или уже запускать производство. В город завозили военнопленных на строительство жилых зданий, дорог и прочего, их сопровождала вооруженная охрана. В кабинете, который занимал Вершинин, было все по-спартански аккуратно и прибрано, ничего лишнего. Стол, бумаги, небольшой шкаф с личными вещами, сейф. В углу стояла буржуйка, в отсутствии центрального отопления, рядом все самое необходимое: чайник, заварка, граненые стаканы в массивных железных подстаканниках.

Вернувшись в кабинет, Вершинин первым делом затопил буржуйку и повесил плащ-палатку на спинку стула поближе к печке. Приготовил все необходимое, чтобы заварить чай да покрепче, достав офицерский планшет, уселся перечитывать показания свидетелей. Быстро пробежав по бумагам взглядом, лейтенант приподнял бровь, и отложил их в сторону. На часах не было семи. Подходит время навестить одноклассников и узнать поближе, насколько это возможно, историю жизни погибшего парня, – подумал про себя Вершинин. Чай заварен, папироса прикурена, осталось дождаться, когда начнутся уроки в школе.

Утром, с рассветом, возле дома на улице Пушкина, в тихом дворике, остановился военный внедорожник «виллис», доставшийся с войны для батальона охраны, находившегося в Новотроицке лагеря военнопленных. Из машины вышло двое, первый – конвойный офицер, совсем молоденький младший лейтенант, в новой отглаженной форме. Второй – высокого роста пожилой мужчина, в совсем неновой, но аккуратной одежде, в брюках и пиджаке светло-коричневого цвета, рабочие ботинки и старое потертое пальто, на котором была изящно и ювелирно пришита заплатка, незаметная не вооруженным глазом, на голове лысину скрывала старая, но приличная осенняя шляпа с небольшими полями. Размером и ростом он достаточно велик, даже конвоиры, смотрели на него, задирали голову. Навскидку сто восемьдесят семь в его росте было, но от «прекрасной» жизни и усталости он был чуть сутуловат. Достаточно мощный и широкоплечий, возраст в нем угадывался тяжело. Его темно-синие, как море, глаза, глубоко посаженые, смотрели проницательно и выразительно, просвечивая, кажется, как рентген, и в то же время этот взгляд наполнен тоской. Чуть обросшие бакенбарды, и сильно развитые выступающие скулы, которые поражают бывалого наблюдателя, тяжелая нижняя челюсть, выступающая с обеих сторон, ямки на впалых щеках в купе с мощным волевым подбородком и тонкими поджатыми губами, которые забыли что такое улыбка, но, впрочем, след от нее хранится на лице. Все это выдавало в нем человека образованного, интеллигентного и несломленного. Его грузная и тяжелая походка, с прямыми стопами, могла заставить содрогнуться. Конвойный офицер сопроводил этого мужчину во второй подъезд на второй этаж. На лестничном марше оба услышали очень дикий и раздирающий душу женский крик.