Все знали, что сражение будет решающим во всем сицилийском походе, и все же в тот день Рабель постарался не выдать беспокойства все время, когда был с сыном.

– Много их, тех других? – спросил Конрад.

– Дозорные передают, что большей частью пехота. А у нас кони!

– Можно мне взглянуть на этот раз…

– Конрад, сынок, я тебе сто раз повторял: оставайся здесь с женщинами, слугами и монахами… – отозвался Рабель и продолжил, – но, если нам не посчастливится, как только заслышишь дурные вести, беги на холмы и спрячься.

– И такое может быть? Танкред и Рауль говорят, что все пройдет также, как раньше… Мы победим и положим в карманы порядочный куш.

– Правильно говорят… тревожиться не о чем. Ремесло у нас нелегкое, это верно, но биться мы умеем. А к тому же, не дай бог посеять среди солдат неверие в свои силы!

Так Рабель ободрил сына.

Наступил полдень, ожидание томило душу, и в лагере царила напряженность. Время от времени кто-то прибегал с поля боя сказать, как идет битва. Кое-какая из служанок плакала, видно воспылала чувством к какому-то солдату, и у них завязалась любовь. Потом к Конраду подошел войсковой священник – мальчик сидел на скамеечке на самом солнцепеке – и сказал:

– Сынок, отец твой раньше времени не вернется, не стоит сидеть тут разглядывать дорогу.

Конрад посмотрел на него снизу вверх.

– На-ко вот хлеба ломоть! – произнес священник.

Конрад взял краюшку и стал жевать.

– Если тебе надо чем-то развеяться, а не только голод утолить, то пойдем со мной.

Он повел мальчонку на безлесый холм, вершина которого золотилась под палящим солнцем. Но лежала на вершине не просто земля, а возвышалась большая серая потрескавшаяся скала, сверкавшая вкраплениями сланца. В тени от кроны единственного оливкового дерева, росшего у скалы, сгрудилось маленькое стадо коз, и сидел старый пастух, лицо пастуха изрезáли морщины, их было больше, чем прожитых лет. Священник обогнул скалу и вошел в расщелину. Конрад поразился, увидев, что пещера в скале довольно просторная, такая, что человек двадцать поместилось бы, а все стены расписаны яркими красками, сценами из библейских рассказов и жизнеописаний святых; роспись была в духе восточной иконописи. В месте, куда вставали для коленопреклонения, стояла небольшая скамейка, а на передней стене висел крест.

– Святой отец, вы не здешний, вы отправились с войском; откуда вы знаете про это место?

– Монахи греческого вероисповедания приходят сюда молиться многие века. Это они сказали мне. А теперь молись Господу и Святой Деве, чтобы твой отец вернулся живым и здоровым, – проговорил священник и вышел из пещеры.

Конрад остался один, он встал на колени, закрыл глаза, прижал к груди крест и стал молиться, чтобы Бог привел отца обратно.

Когда он вернулся в лагерь, вечерело. Он увидел, что несколько конных нормандцев уже вернулось из боя, и бросился бегом. И побежал еще быстрее, когда заметил, что один из конников – Рауль; с его датского топора и с кольчуги еще капала кровь.

– Конрад, ты где был? – бросился он к нему, едва мальчик подбежал.

– Меня один священник на холм водил… – объяснил Конрад, но не сказал зачем тот повел его в пещеру из страха, что над ним посмеются.

Но вдруг забеспокоился… если бы отец вернулся живым и невредимым, он, наверняка, прискакал бы в голове отряда. На лице Рауля читалась горесть, будто весь его пыл развеяло какое-то злосчастье. Лишь теперь Конрад начал догадываться, о чем не говорят вернувшиеся нормандские ратники под началом Рауля.

– Где отец? – спросил Конрад, но ответ он уже знал.

– Мы победили, сынок, – вышел вперед Танкред – он тоже был другом Рабеля, – попытавшись как-то облегчить Конраду горе; Танкред все еще сжимал свое копье, с плеч свисал красный плащ.