Надира стояла в темном углу в комнате у входа и смотрела на все, что происходило на пороге, но теперь, когда дверь закрыли, заглушив голос и отняв надежду у несчастной девушки за дверью, Надира подошла к брату и гневно произнесла:

– Тебе мало позора, которым ты уже себя покрыл?

Слова сестры задели Умара до глубины души, он и без того был зол из-за послеобеденных пререканий и из-за того, что мать встала на сторону дочери, Умар пригрозил:

– Смотри, Надира… смотри… смотри, как бы я не отправил тебя к твоему каиду на носилках!

– Уйду с радостью к «моему каиду», только бы тебя больше не видеть!

– Что ж ты не ушла с ним, когда он приходил просить твоей руки? Сдается мне, что он хотел забрать тебя во дворец на следующий же день, – ответил Умар, указывая пальцем в сторону Каср-Йанны, где стоял дворец Ибн аль-Хавваса.

– Потому что я попросила подождать, пока твоя жена разродится, чтобы увидеть твоего третьего сына.

– Как будто Гадде во время беременности нужна помощь взбалмошной девчонки…

– Ты от нашего отца и волоска не унаследовал… – отозвалась Надира, она придвинулась к нему еще ближе, ткнула ему пальцем в лицо и продолжила: – Неблагодарный… как ко мне, так и к тем бедным крестьянам, которые с рождения служат этому дому. Будь ты человеком благодарным, ты не хлопнул бы дверью перед бедняжкой, которая все еще плачет на улице.

В этот момент высоко вознесся зов муэдзина и эхом прокатился по всему рабаду; последний луч солнца исчез за хребтом Каср-Йанны.

– Она бедняжка, ты верно сказала, и бедняжкой останется… Объясни, зачем тебе надо принимать так близко к сердцу все это.

– Потому что, если бы у того столба стоял ты, я бросилась бы к ногам твоего мучителя и унизилась бы еще больше, чем эта христианка.

Надира сказала так и расплакалась, но не замолчала; от такого неожиданного признания в привязанности к нему, Умару, он растерялся.

– А еще спрашиваешь, почему я попросила каида подождать меня три месяца…

Умар нахмурился, и, чтобы предстать непоколебимым, собрался со всеми силами, какие у него были:

– Ты со своими слезами, Надира. Тебе меня не разжалобить!

– Я вот думаю, а жалко ли тебе, что впредь мы увидимся только, если Аллах приведет.

– Тогда надеюсь, что Аллах исполнит мою просьбу держать тебя от меня подальше.

Надира разрыдалась еще пуще, заколотила кулаками ему в грудь и закричала:

– Ты ничтожество, Умар… ничтожество… и, если когда-нибудь будешь чего-то стоить, так только благодаря мне!

Умар таких слов не стерпел, они как кинжал ранили его гордость, он не удержался и влепил сестре пощечину, после чего произнес:

– Пора идти на вечерний салят, слышишь? Иди совершать омовение, пока совсем ночь не наступила.

– А ты и душу себе омой!

И они спешно разошлись по своим комнатам в гневе и в обиде один на другую.

Когда Умар отмолился, он в раздумьях опустился на край кровати, его не отпускала мысль о пощечине, которую он дал сестре в приступе гнева.

– Что произошло недавно у двери? Я слышала, как ты ругался с кем-то во время азана33, – спросила Гадда, она подошла и села рядом с ним, придерживая огромный живот.

– Да на сестру меня зло берет! С тех пор как каид попросил ее руки, она то и дело меня критикует.

– А ты, Умар, то и дело провоцируешь ее… Я давно живу в этом доме и ни разу не видела, чтобы кого-то привязывали к столбу во дворе. А не оттого ли, что каид попросил руки Надиры, ты вовсю стараешься показать кто командует в доме и во всей деревне? Все говорят о твоей сестре гораздо больше, чем когда-либо говорили о тебе. Но в глубине души, любимый, вы с ней одинаковы… оба твердолобы, всегда готовы навязать свое мнение одна другому… да, ей кровь в голову ударила, а вот ты сбился с пути своего отца. Мне тоже недостает того Умара, которого я знала.