Кладовщица, конечно, не сильно разбираясь в перипетиях милицейской работы, снова тяжеленно вздохнула. По-житейски переваривала свою боль. И выдохнула её на всех собравшихся. Словно кислотой обдала. Следователь поморщился, скривился своей недовольной гримасой и тут же постановил:

– Вызывайте труповозку. Пакуйте тело. Везите в морг. Женщину в отдел. Ты все, что надо записал?

Теперь он уставился на опера, так пристально, что тому показалось – вопрос с подвохом, но не раскусив его, просто ответил:

– Да.

– Там я какой-то четкий след ботинка нашел, – как из ниоткуда появился эксперт и поделился информацией, словно внес свою лепту в общее дело, – каблук со звездой. Изымаю?

– Давай, – махнул следователь.

Даже не глядя.

– Так это мой, – чуть замешкавшись вмешался участковый и демонстративно задрал ногу, – Вот.

Все переглянулись. Точно, похожий.

– Я уже гипс развел, – возмутился такой наглости эксперт.

Большое дело сделал. Понятно, обидно.

– Изымай, – рассудил следователь, – для полноты материала. Все равно ни хрена больше нет.

– Обувь хоть не изымите? Жалко, – опустил ногу участковый.

– Понадобиться изымем. И не только обувь, – ёрничал следователь.

– Это как?

– Как надо.

– Кому надо?

– Процессуальному кодексу.

– Какому кодексу?

– Бумажному.

– Тогда лучше не надо.

– Как хочешь. Мое дело – предложить.

– Мое – отказаться.

Как шпагами на дуэли перебросились они колкостями. Даже заулыбались.

– Мужик сказал, мужик сделал, – подытожил участковый.

– Мужик сделал, мужик убрал за собой, – вмешался майор.

Посмеялись, отведя взгляды от кладовщицы. Всё же, у кого-то горе.

– Договорились. Что делаем дальше?

Надоело участковому. Затянулось. Сигареты заканчивались. У опера – тоже.

– Дальше делаем дело, – начальник взглянул на часы и закончил.– Каждый своё, а вместе – общее.

Голова полнилась пустотой. Даже наощупь казалась больше. Немного кружилась. Мутило. И вообще, ощущал себя не с похмелья, а как после тяжелой простуды. Такой, где высокая температура. То жар, то озноб, насморк и жжение в горле. Оперся на кушетку, поднял с пола бутылку воды. На донышке осталось два живительных глотка. Принял их за аспирин. Показалось, жар отступил.

Получилось присесть. Осмотрелся вокруг: пустые канистры, верстак, которым тысячу лет никто не пользовался, несколько больших масляных пятен на черном грязном бетоне под ногами. Пахло сыростью, плесенью. Или теперь это был его запах? Здесь же пустая бутылка водки. От одного её вида снова немного помутнело в глазах и срочно захотелось на свежий воздух. Продышаться, если, конечно, получиться.

Попытался встать, но не вышло. Плюхнулся на пружины раскладушки, и те противным скрежетом подняли по волнам. Едва удерживаемое в равновесии состояние оказалось не готово к качке, и его вырвало. Прямо себе под ноги. Заляпал все: штаны, ботинки, душу. Глядя на последствия, вспомнил, что вчера практически ничего не ел, лишь половину бутерброда. Затем сразу вспомнилась их ссора. Как теперь казалось, наверное, совершенно бессмысленная, но уже произошедшая. Потому оправдываться не хотел, даже перед собой. Думалось, не по-мужски это. Жалко и слабо. Не для него и не про него.

Вспомнил, как первый раз её увидел. Стояли с мужиками в курилке. Ругались матом. Она мимо прошла на склад. Все поутихли. Глаза напучили, по её следам захотели. Пошлые разговоры завели, он молчал. Дольше всех спиной любовался, пока оплеухой не взбодрили. Сразу понравилась, ёкнуло внутри. Знал, бывает такое и, непременно, оно настоящее. В холостую в сердце не ёкает. Боевой там заряд.

Стал захаживать, искал любые предлоги. Глядел со стороны. С каждым днем внимательнее, а заговорить боялся. Терялся пред её нежными глазами. Ждал время, чтоб храбростью наполниться и в один из дней сумел. Проводил домой. Тогда уже понял, что влюбился. Гуляли после часто, вместе, рука за руку. И чувствовал по ней, что небезразличен. Эмоции не прятала, не умела, что ли. Как чистый лист. То черной гуашью, то розовой – все на ней сразу очевидным мазком. Влюбились оба.