Когда Вовка заметил Айну, ликование постепенно утихло. Он с жадностью всматривался в её красивое и скорбное лицо и сам того не желая, ему почему—то стало жалко её. Не Ахмета – её. Он даже смог себя убедить, что её скорбь вовсе не связана с Ахметом, а возникла сама по себе. Вовка так пристально смотрел на неё, что каким—то чудесным образом это почувствовала и Айна. Она обернулась и посмотрела на окно сарая, а Вовка, с перепугу быть обнаруженным, шарахнулся в сторону.

К вечеру двор наполнился людьми, запахами костра и пищи, вызывающие у него голодные спазмы. Вдруг, дверь сарая тихонько скрипнула и в неё просунулась тоненькая ручка. Она поставила миску и исчезла. Вовка открыл дверь и увидел Айну.

– Айна! Спасибо! – чуть слышно крикнул Вовка, но девушка не обернулась, – Айна! – крикнул он сильнее, но она опять не отреагировала. Он посмотрел под ноги. В миске дымился огромный кусок мяса, наполовину покрытый бульоном. Он с жадностью накинулся на этот неожиданный ужин, обжигаясь, отрывая куски и почти не жуя, проглатывал их целиком. Вдруг откуда—то в голову прилетела неожиданная и страшная мысль: «А что если это мясо самого Ахмета?» Кусок застрял в горле и в следующую секунду Вовку вырвало. Он кинул миску на землю и с ужасом вглядывался в её содержимое. Из памяти вылезли детские дворовые рассказы о сладкой человечине и он наяву почувствовал сладковатый привкус. Его передёрнуло и бросило в пот, сопровождая рвотными позывами. Но голод вскоре поборол страх. Он долго смотрел на мясо, отгоняя глупые домыслы, что это может быть Ахмет, а потом и вовсе вспомнил о племенах каннибалов, которые с большим аппетитом ели своих врагов, забирая их силу, храбрость и те качества, которых им недоставало. Вовка, в конце концов, доел мясо, убеждая себя, что от этого он станет сильным и храбрым, как Ахмет.

Ахмета поминали три дня и три дня Айна приносила еду. Он снова попытался с ней заговорить, но она не реагировала, словно ничего не слышала. Вовка решил, что она, во—первых ничего не понимает по—русски, а во—вторых, его статус не предполагает общение с хозяйской дочкой. О тамошних нравах он был наслышан. Спасибо и за то, что приносит еду.

После смерти Ахмета чувствовалось, что присутствие «пленника» как—то тяготит Исмаила. Не было такой работы, которую было бы невозможно выполнить без него. Но и отпускать, вроде как, было нельзя. Вовка чувствовал это, но сам инициативы не проявлял. Не потому что привык, а держало что—то, надежда какая—то, призрачная и глупая, что возможно подружится с Айной. Красивая она была. Вовка таких в Липовцах и не видел никогда. Да и страшновато было самому. Не хотелось попасть ни к своим, ни тем более к друзьям Ахмета. Тут хоть какая защита.

Однажды к Исмаилу пришёл Иса, притащил что—то из провизии, в знак уважения и в память об Ахмете. Говорили о Вовке. Он понял, что о нём говорят. Иса всё в его сторону поглядывал. Разговор был, видно, для Исмаила неприятным. Говорил резко, нервно. А когда Иса уходил, провёл большим пальцем по горлу, мол, зарезал бы, если бы не Исмаил. Вот и иди куда после этого.

Через неделю после похорон, Вовка почувствовал некоторое облегчение. Тревога от висящей над ним неизвестности постепенно уступила место простым будням. Его не запирали, да и быт стал не таким скотским, каким был раньше. У него появился топчан с матрацем и одеялом. Работу искал сам, не отлёживался. А когда узнал, что в одном сарае стоит «Москвич», глаза загорелись. Исмаил не возражал.

Это стало новой страницей его пленной жизни. Хоть инструмента и не хватало, да и тот дышал на ладан, Вовка находился, словно в наркотическом угаре. Каждая сбитая ссадина придавала ещё большее вдохновение. Он перебрал до болтика двигатель, коробку, настроил карбюратор. А когда выкатил засиженный курами «Москвич» на улицу и помыл его, радости не было предела. Айна, следившая за всем превращением груды хлама в автомобиль, кода Вовка наводил последний марафет, подошла и протянула кружку с молоком.