Бобров неспеша побрёл, испуганно озираясь.

– Быстрее! – Ахмет выстрелил в воздух.

Бобров пригнулся, упал на колени, боевики громко захохотали. Тот поднялся и побежал дальше по кругу. Во дворе на том же месте, где и вчера, появился пожилой мужчина с седой бородой. Из двери дома выглянула девочка лет четырнадцати. Ахмет заметил её, громко крикнул по-чеченски и махнул рукой. Она скрылась. Голый Бобров сделал несколько кругов вокруг боевиков и остановился, тяжело дыша.

После «лечения» их опять привели к той же яме. Там уже работали вчерашние пленники. Вовка поздоровался с ними, спрыгнул в яму. Он узнал, что держат их в подвале в другом дворе. Двое пытались бежать, но из деревни есть только один выход и там, у боевиков, пост. Поймали, сильно били. В горы идти – верная смерть. Новость мгновенно разрушила Вовкины мысли о побеге. Ворочая камни, он думал о тех парнях из Украины. Как они тут оказались и почему воюют на стороне чеченцев? Он никогда не был на Украине, но всё, что знал о ней, почему—то связывалось с теплом, щедростью и гостеприимством. И поэтому их появление никак не умещалось в Вовкиной голове, не сочеталось с устоявшимся представлением.

Обедали кукурузной кашей. Жадно черпая руками из ведра, пленники опасались, что это будет их последняя пища на сегодня и старались наесться досыта. Боброву стало немного легче, но ел он вяло и понемногу.

Вечером их опять заперли в сарае. Так прошло около недели. Днём солнце пригревало и когда работали, становилось жарко. Ночью – тряслись от холода, меняясь друг с другом бушлатом. Каждый вечер, примерно в одно и то же время, к двери сарая кто—то подкрадывался и просовывал под дверь или кусок лепёшки или, застывшую словно подошва—«манка», кусок круто сваренной кукурузной каши, а так же пару раз бутылку козьего молока. Через какое—то время Вовка, сам того не желая, будто дрессированный пёс занимал позицию у двери и ждал, когда под дверь просунут их «ужин». Однажды он даже попытался заговорить, с тем, кто был снаружи, но никто так ничего и не ответил. Было ли это чьё—то великодушие и жалость к их положению или это была воля Ахмета, кому—то поручившему кормить пленников, Тонков не знал, хотя и не верил в благородство их тюремщика. Бобров этими рассуждениями пренебрегал, принимал, как должное и считал, что для двоих пайка слишком мала.

Как—то утром Вовка заметил во дворе пожилую женщину, хлопотавшую по хозяйству и что-то назидательно говорившую девочке. Когда Вовка задержал на них взгляд, женщина заметила это, что—то сказала ей и девочка быстро скрылись в доме.

Бобров оказался прав. Пропажу двух бойцов списали, как дезертирство – небоевые потери. Дела передали в военную прокуратуру. Никто из «отмечавших» не признался, как было дело. Ерохин вскоре демобилизовался и уехал на родину.

Вскоре Вовку и Боброва заставили написать письма домой с просьбой выкупить их. Вовка писал, вспоминая мать, понимая, какую боль оно ей причинит. Он знал, что денег она не найдет, а будет страдать от безысходности и бессилия чем—то помочь. Вечером, сидя в сарае Вовка спросил:

– Сань! Ты думаешь, дойдут письма? Хотя, что толку. По мне, лучше б не дошли.

– Чего? Дойдут. Да, ладно, деньги не малые, десять штук… папаня должен найти. Поскорей бы, – Бобров мечтательно задумался.

Вовка взглянул на него и угрюмо отвернулся.

– А моя, нет… и продать нечего и занять негде.

– Бати нет?

– Не—а, – Вовка опустил голову.

И в этой скорбной позе было столько отчаяния, что Боброву стало неловко за, вроде бы, свое лучшее будущее.

– Да ладно ты, брось. Дай только выбраться отсюда, я весь Нижний на уши поставлю. У меня пацаны есть, деловые, помогут, не дрефь, – он слегка ударил в плечо Вовку.