Ну и на посадке, при увеличении угла атаки, провисает хвост. Большинство аварий происходит из-за перехода его на болтающееся планирование и медленное снижение, как правило, с небольшим креном. Я пробовал летать на «Farman IV» в Реймсе на тамошних гонках. Инструктор советовал не очень резко отдавать ручку управления «от себя», чтобы не потерять скорость, для чего не всегда хватает высоты. Собственно, этим проблемы не ограничиваются. На посадке глиссада такая резкая, что чудом не врезаешься в землю. Но если что случится в полёте с двигателем, у пилота больше шансов остаться живым.

– Это же важно, Саша? Скажи, почему ты не летаешь на «Farman»?

– «Farman» – это вчерашний день, дорогая. Ты бы видела, как они взлетают. Человека четыре держат аппарат, а техник в это время пролезает в хвостовую балку. Когда он там, кричит: «Я здесь, месье!» Пилот ему в ответ: «Зажигание выключено!» Техник вопит: «Контакт, месье!» и начинает прокручивать винт. Пилот в этот момент тоже орёт «Контакт!» и включает зажигание. Техник наутёк, самолёт трясётся, как больной малярией, пока двигатель не наберёт оборотов. Потом эти четверо его отпускают, ну а дальше Виссарион уже рассказал.

– Очень забавно, господа, – Соколов слушал с горящими глазами.

– Забавно, – но это хорошо для богатых французских буржуа. А где мы в России найдём столько униформистов к нашим полётам? Нет уж. Наши «Bleriot» пусть и не так внушительны, но проще, маневреннее и легче управляются. И главное – они разбираются за тридцать минут и за столько же собираются обратно!

Ипподром назавтра был полон. Для охраны городские власти задействовали конную полицию. Вдоль трибун выстроилась шеренга солдат в летней пехотной форме. Полёт назначили на семь часов вечера, когда солнце уже освещало ипподром косыми лучами. Однако, публика начала собираться ещё к трём.

Всё казалось таким же, как и на военном поле в Гатчине, где в прошлом году он с Лидой наблюдали полёт француза Леганье на аэроплане конструкции братьев Вуазен. Только сейчас на трибунах Лида была не с ним, а в компании адвоката Соколова и его супруги. Сам же Васильев на виду у всех, в короткой кожаной куртке и автомобильных бриджах, повязанный белым шёлковым шарфом, стоял возле своего (Да-да! Своего собственного!) «Bleriot XI» – одного из самых лучших европейских летательных аппаратов.

День для полётов оказался на удивление удачным. Ветер, дующий со вчерашнего дня, к полудню стих. Облака, грозившие ливнем, словно передумали и по дальней кромке неба отправились куда-то к Уральским горам.

После того, как механик из местного общества авиаторов два раза с силой крутанул винт, на третий раз двигатель «Bleriot» заработал ровно и уверенно. И вот, как дома, на лётном поле под Парижем, аэроплан понёсся по ровному полю ипподрома и через мгновение уже оторвался от земли и взлетел. На тридцати метрах Васильев развернулся, добавил скорости и резко пошёл ввысь, поднявшись метров на четыреста. Он наклонился посмотреть вниз и увидел неистовствующие трибуны.

– Voilà, господа репортёры! Voilà! – крикнул Васильев, но за шумом мотора и криком толпы, слова его, конечно, никто на земле не услышал. Возможно, только невидимые волжские ангелы некоторое время удивлённо летели рядом, рассматривая диковинную машину, с русским пилотом в кабине.

Васильев поднялся ещё выше и после двух кругов над ипподромом полетел в сторону Оки, там вдоль этой блестящей золотом закатного солнца широкой ленты, мимо стен древнего Кремля, сделал вираж над Стрелкой и добрался до середины Волги. Развернулся, на секунду ослепнув от закатного солнца, вернулся к ипподрому, где за два круга снизился вначале до пятидесяти метров, а потом пошёл на посадку. Наконец, аккуратно, словно притерев свой «Bleriot» к дорожке ипподрома, остановился напротив трибун.