– И что?

– Известно что, Хегли Секъяр из когтей никого не выпустит. Вот уж точно коршун, клюв железный. Королевский суд, не королевский, а если докажут измену, все равно повесят.

– Не, вурдов не вешают – расстреливают.

– Будто ему, или родителям, или кто у него там от этого легче будет. Если останется еще к моменту казни что расстреливать. Одна надежда, сообразит парнишка сразу покаяться, а то и заплакать.

Собеседники за стеной еще повздыхали многозначительно, поцокали языками и удалились.

Что происходит? Меня уже постигло описанное во многих книгах безумие узников? Или же уподобился злодею из назидательной повести, которого голос матери убеждал покаяться? Камера, в которой прекрасно слышно все, что происходит в коридоре? И стражники, не нашедшие лучшего места, чтобы посудачить о заключенном, кроме как у ее двери?

Ой, до чего же ловко все устроено! В холодной маленькой камере рано или поздно устанешь и прислонишься к стене. Удобнее всего именно к этой, где устроен тайный послух. Устроен так, что до заключенного в нужное время доходит все, о чем говорят в коридоре. Упрямому узнику, можно сказать, несомненное указание дают, как вести себя дальше, чтобы не усложнять жизнь себе и людям.

Извините, хессе, но у меня родная сестра главный прознатчик.

Догадливость моя, однако, никакой пользы не принесла. Так и стоял, опершись о стенку, пока не открылась дверь и некий хмырь не вручил мне поднос со скудным обедом (ужином?), а потом приволок тощий тюфяк: хочешь – ложись на него, хочешь – сверху укрывайся. Этому старому мешку, набитому шерстью до того свалявшейся, что по жесткости постельная принадлежность мало чем отличалась от каменного ложа, я обрадовался больше, чем самому желанному подарку на праздник Нюсне. Быстро расстелил его и лег. Хорошо-то как… Но долго блаженствовать не пришлось. Явился все тот же хмырь, без особых церемоний поднял меня и за шиворот поволок на допрос.

Как-то раз, еще в первый месяц самостоятельной службы в качестве хрониста, я сдуру влез в допросную камеру. Пробыл там ровно три минуты – столько понадобилось Оле Свану, чтобы заметить, дошагать до меня и, ухватив за плечи, легко переставить через порог. Тогда я не успел ничего толком разглядеть, хвала Драконам и капитану Свану. Жаль, что я понял, какое это было благо, только сейчас.

Допросная палата Арахены была очень просторная, но с низким потолком. Он давил сверху, будто каменная плита в гробнице на Птичьем острове. Светильники на стенах располагались так, что светлые зоны чередовались с затемненными, где ничего нельзя было разглядеть. Словно в лабиринте: беги куда хочешь, все равно не вырвешься. Тюремный упырь выпихнул меня почти на середину зала, и я показался себе маленьким, как мышь в сундуке, но, в отличие от проворного зверька, не видел ни одной лазейки, ни одной возможности удрать и спрятаться.

– Обернись.

Хельга как-то говорила, что каждый человек перед важным для него разговором специально или бессознательно продумывает для себя ход беседы: что сказать, что сделать, с каким лицом, какую интонацию придать голосу и как отреагирует на это собеседник. Сбить подозреваемого с намеченной роли, удивить его чем-нибудь неожиданным – и допрос пойдет гораздо легче. Толстячок-добрячок в роли прознатчика на первых порах сможет выяснить гораздо больше, чем ожидаемый жуткого вида костолом. А уж скольких подснежников озадачила и быстро расколола бледная худосочная девица хесса Къоль!

Человека, смотрящего на меня сейчас, вероятно, назначили вести допрос из тех же соображений. Мужчина Хельгиных лет или чуть постарше. Лицо красивое, живое, человеческое: ни зверских гримас, ни нарочитого отсутствия эмоций. Судя по золотистой коже и черным волосам, или сам с Южной Дуги, или кто-то из недавних предков оттуда.