Теперь никто не посмотрит на меня и мою семью так, как раньше.

Но Исольда почему-то не бросила меня. Она заставила меня встать и потащила сквозь толпу, мимо еще горящего дуба, по пыльной дороге к нашему дому на окраине города. Примыкающая к нему лавка отца была открыта, но по обыкновению пуста.

Потом, пока мама вправляла мне вывихнутое запястье, пришлось рассказать, что произошло. Лица родителей застыли от страха. Мы с Исольдой отправились в постель и, притворившись спящими, подслушивали, как родители тихо рассуждали, что пора собирать вещи и уезжать из нашего единственного дома.

Это моя вина.

Моя, слишком большая для четырнадцатилетнего подростка, вина.

Люди меня никогда особо не любили – даже до того, как узнали, что я подменыш. Если честно, даже странно, что целых десять лет люди не понимали, кто я. Мой взгляд всегда был слишком пристальным, слишком напряженным для ребенка. Я пугающе быстро запоминала новые слова, опережая сестру. Мои руки постоянно двигались – теребили юбку, ловили волосы Исольды, шарили по воздуху в поисках прикосновений. Я плакала, и никто не понимал причины. Я бродила по полям среди цветов выше моего роста.

Но даже несмотря на богатый словарный запас, я до десяти лет не могла разговаривать ни с кем за пределами семьи. Как я ни старалась, слова застревали в горле, словно залитые клеем. Как будто все вокруг владели непонятным мне шифром и ненавидели меня за то, что я не могу его освоить.

А может, меня ненавидели за то, что всегда в глубине души чувствовали, что какая-то часть меня – фейри.

Следующим утром, пока я лежала клубочком в постели, в нашу дверь ломились люди с серьезными лицами. Слов было не разобрать, но интонации говорили сами за себя: отдай нам подменыша. Нужно отвечать за содеянное.

Я слышала, как родители с ними спорили. Мой худощавый отец загораживал проход, чтобы никто не вошел в дом. Я ребенок. Это был несчастный случай. Они не имеют права.

Люди ушли, но мы знали, что они вернутся.

Мы с Исольдой забрались на наше любимое дерево, я несколько часов проплакала у нее на плече, а потом она велела мне взять себя в руки.

– Как мы можем все исправить? – спросила она шепотом, тихим, как ветер в листве.

– Мы – никак, – пролепетала я. – Я все испортила. Тот человек… я…

Это невозможно произнести вслух.

Я убила его.

– Нет! – яростно ответила она и убрала волосы с моего лица, чтобы я посмотрела на нее. – Это несчастный случай. Папа прав. Ты просто защищалась.

Я вытерла нос рукавом.

– Надо было уйти. Лучше бы меня вообще никогда не существовало.

Исольда как будто обиделась.

– Сили, ты же знаешь, что это не так. Я бы сама уже давно убилась, занимаясь какой-то очередной ерундой, если бы не ты.

Мне даже удалось кисло улыбнуться. Сестра улыбнулась в ответ, а потом посерьезнела:

– Ты нужна мне.

Я только покачала головой и отвела взгляд.

– Так нечестно, – прошептала я. – Я не имею права ломать жизнь Мами и Папе. У них должен быть дом и покой. А вот мне как раз стоит уйти.

Внезапно я увидела решение, и меня окутало странное спокойствие.

– Я ухожу, Сол. Сегодня же. Я убегу туда, где меня никто не найдет, а ты с Мами и Папой будешь жить нормально, без подменыша, от которого одни беды. Ничего не говори, я уже все решила.

Она долго молчала. Наверное, поняла, что невозможно убедить меня остаться и позволить родителям разрушить ради меня свою жизнь. Наконец она произнесла:

– Ладно. Но я уйду с тобой. Ты от меня так просто не избавишься, Силс.

– Не называй меня так.

Той ночью я украла воспоминания родителей. Я поместила их в флакончик, и связь между нами лопнула. Наверное, соседи вспомнят, что где-то была какая-то девочка, подменыш, но точно не дочка повитухи и вроде даже не из их общины. Наверное, все – и родители в том числе – решат, что находились под каким-то заклятием, но… это еще в будущем. Борясь с болевым туманом после использования волшебства, мы завели вагончик Редбрука, собрав остатки магии, чтобы взломать его механизм и удрать во тьму.