– Я буду воевать с Гелиатом. Они всегда задирали нос…

– Мы не хотим войны. Камайн не хочет войны. И Гелиат её не хочет. Прости.

Амиран сел у её ног, положил голову ей на колени.

«Любит ли он меня? – подумала Лейла, перебирая светлые волосы. – Любит ли он меня или просто не хочет, чтобы я досталась его брату?»

– Я бы на руках тебя носил.

– Знаю, милый. Знаю. Верю.

– Он никогда не будет так тебя любить. Он не умеет любить. Никого. Даже самого себя.

Лейла опустила голову, легонько поцеловала его в макушку и почувствовала, как против её воли капают слёзы. Амиран поднялся, крепко прижал её к своей груди, а её голова доверчиво опустилась на его плечо. Тяжёлый венец, надетый на Лейлу сегодня, оцарапал Амирану щеку. Было больно, но он только поморщился, крепче прижимая девушку к своей груди. Камайнка плакала без истерик и всхлипываний, повторяя что-то, похожее на заклинание.

– Я бы тебя любил, – повторял Амиран. – Я бы тебя любил.

Они не знали, сколько времени прошло до того, как Лейла взяла себя в руки и перестала плакать. Она взглянула на цесаревича с таким надрывным ожиданием, что ему стало не по себе. Он погладил её по лицу, вытирая слёзы, и вздрогнул, почувствовав, как Лейла прижимается к нему щекой. Её губы были тёплыми и солёными и слегка дрожали, но Амиран понял, что ей тоже этого хочется.

Этери сидела у зеркала, положив локти на украшенный нефритом туалетный столик. Макияж в камайнском стиле ей совершенно не шёл. Да и выглядело это подражание юной принцессе Лейле несколько жалко. Этери со вздохом принялась стирать сурьму и блестки, когда услышала стук в дверь.

Это было странно: сегодня у Этери был «день лентяйки», когда она никого не принимала и никуда не выходила из своих покоев, если на то не было острой необходимости.

Этот день она посвящала своей красоте – массажам, натиранию маслами, удалению волос с тела, примерке новых нарядов.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула перепуганная служанка – одна из тех, что сидели в людской в ожидании распоряжений.

– Моя госпожа, – пробормотала девушка. Её миловидное личико выражало глубочайшее раскаяние. – Аче, подмастерье господина Иветре, просит принять. Говорит, что дело государственной важности.

Этери побарабанила пальцами, густо намазанными жёлто-зелёным средством для укрепления ногтей, и сказала:

– Проси.

Аче, войдя, тут же стянул с головы круглую шапочку – отличительную часть гардероба любого гатенца неблагородного происхождения.

– Моя госпожа, – пробормотал он и принялся мять шапочку в руках. – Его высочество Амиран и её высочество Лейла, они… они сблизились…

– Сблизились? – переспросила Этери. – В каком смысле сблизились?

Аче, сбиваясь и краснея, пересказал утренние события. Этери почувствовала холодок вдоль позвоночника.

Свадьба Исари и Лейлы была делом решённым. Уже подписаны документы, уже смирился Гелиат. Если сейчас Амиран… даже не обесчестит, а просто даст повод для подозрений, то все договорённости канут в Бездну.

Этери поднялась, сказала:

– Дай мне несколько минут, – и, вызвав служанку, принялась наскоро приводить себя в порядок.

Они почти бежали по коридорам, и Этери тихо проклинала длинный подол, ложившийся то под носки туфель, то под каблук.

«Лишь бы Исари ничего не узнал», – подумала она, стирая со лба остатки пудры. Но мольбы её были тщетны: она столкнулась с Исари у самой мастерской. Царь был бледен и зол, а Иветре, стоявший за его спиной, усмехался нервно и, как на мгновение показалось Этери, торжествующе.

– Только не делай глупостей, – быстро сказала Этери, хватая Исари за парчовый рукав. Рука неприятно скользнула по жёсткой материи. – Позволь, я сама с ними поговорю.