Подобно и многие из русской интеллигенции больше внешне имели или скорее изображали благородство или, как модно в то время было именовать – благочестивость. Внутри же, во внутреннем, сокровенном человеке хорошо, если был хаос, а то и ад. Покаяние было для этих душ неведомо, потому то и вины своей, то есть греховности, они не понимали. Тяжесть, смута, иногда тоска, а то и уныние тянули душу, в конце концов, выливаясь в раздражение, крик, злобное обвинение кого-нибудь, кто в такой момент перенапряжения под руку попадался, на нём, как принято, и срывалось зло.

Александр стоял рядом с соседом под голубым чистым небом – красивый, двадцати двухлетний господин, наследник большого состояния и конного завода, и твёрдой рукой продолжал слегка лениво и будто небрежно поглаживать белогрудую кобылу Настю. Жизнь, его жизнь простиралась во времени и пространстве перед ним неведомой дорогой, неуловимая, непредсказуемая, если не знать законов духовной жизни. Но если знать законы, которые принёс сюда на землю Тот, Который и пришёл, чтобы спасти род человеческий, то многое, многое можно было бы предсказать этой заблудшей душе. Новый Завет Иисуса Христа люди мудрые, понимающие тайный смысл состояния, движения и изменения духа, не зря назвали книгой жизни. Она и только она выводит душу человеческую из тьмы на свет. Солнце светило нежно, будто лаская с неба. И эту его нежность нужно было почувствовать и откликнуться душой.

– Слава Тебе, Господи, – сказала бы Богу угодная и Богу послушная душа, поняв и приняв эту небесную милость. Бог хотел, очень хотел послать Свою любовь людям, чтобы и они имели в себе любовь. Богу хотелось приготовить душу молодого барина к любви, потому что об этом Его просила одна прекрасная любящая и верующая душа – душа Машеньки Евграфовой.

Отец этой благонравной девицы был дружен с покойным отцом Александра и после смерти друга часто заезжал проведать «племянника», как он душевно с малых лет называл молодого наследника. Александр был для него «братом Шуриком», тем любимым «племянничком», к которому нельзя явиться без гостинчика. Брат Шурик родился на три года раньше Машеньки и быстро расположил к себе любящее и простое сердце «дяди Володи». Эти-то почти родственные, а со стороны добродушного Евграфова-старшего и совсем родственные отношения укрепились и дивным образом сохранились до сих пор. Он, как родному сыну радовался братцу Шурику, и, что греха таить, всем сердцем желал его видеть мужем своей драгоценной Машеньки.

– Вот и дядюшка пожаловали, – искренне обрадовался Александр приезду соседа, с детских лет действительно любимого дяди Володи. Владимир Александрович спешился и тепло по-отечески обнял братца Шурика. Он даже ухитрился незаметно поцеловать воздух над головой молодого человека и мысленно благословить его на труд, долгую здоровую жизнь, семейное счастье и всё-всё-всё самое хорошее во славу Творца.

– А я и гостинчик припас, – протянул он ему что-то завёрнутое в розовую шелковую материю и перевязанную голубой атласной лентой. – Узнал, что новую кобылку объезжаешь, Настасью, значит, вот получай, чтобы летала, как ветер.

Волна чистой радости притекла к сердцу Александра, как только он прикоснулся к розовому свёрточку. Молодой человек знал это чувство и с самого детства искренне любил все-все гостинчики дядюшки Володи, потому что они то и были источником этой особой тихой, трепетной, а, главное, будто очистительной радости, какой его лукавая душа больше никогда и ни при каких обстоятельствах не испытывала. Александр знал, что дядюшка, как  в  детстве ждёт доброго словца и благодарности за этот пустячок, так себе знак внимания, и, развязывая гостинчик, подбирал или вернее рождал в своей душе нужные слова благодарности, чтобы порадовать «родненького», как про себя он называл соседа.