– Ох, чайку бы ещё, – вздохнув, как-то совсем жалобно сказал он сам себе. Но горячий кипяток выставлялся на камбузе только на завтрак и на ужин, а теперь уже время было позднее. Да и кипяток-то с тех пор, как сменился помощник повара, был от силы нагрет до семидесяти градусов. Чай еле-еле заваривался. И холодный он невкусный. Яан ещё раз тяжело вздохнул.

Делать было нечего. Яан встал из-за простого казённого стола и пошёл к себе в каюту. Уходя с камбуза, на дорожку пошарил по тумбочкам в надежде найти недоеденные баранки и сухарики. Но кроме крошек, там ничего не валялось.

По дороге в свою маленькую каютку, где кроме узенькой койки, тумбочки и небольшого шкафа, сбитого каким-то пьяных дел мастером, Яан никого не встретил. Это и хорошо. Яан после Рози, после проведения времени в небесной камере видеть и разговаривать особо ни с кем не хотел. Вообще не хотел. Так он и упал на лопатки на свою жёсткую, не то что перина в «Алом доме» у Рози, кровать – койко-место.

– И кстати, где моя бормотуха! – воскликнул он и, нервно подпрыгнув с койки, рванул к шкафчику в углу каюты.

Дверца скрипнула и, покосившись, скрипнув, слетела с верхних петель.

– От зараза! – выругался Яан. – Надо завтра починить!

Один год, три месяца, две недели, двадцать пять дней и тридцать четыре минуты назад (секунд и доли секунд я не буду называть, вдаваясь в мельчайшие подробности) матрос третьего ранга Толя, сын Алёши, матроса первого ранга, произнёс те же самые слова на этом же судне и в этой же каюте. Выругался, и, приподняв дверцу, закрыл её, и забыл. Как и закрыл её сейчас, прямо в это мгновение, Яан и забыл.

Что было внутри, а гораздо важнее, чего там не было. А именно там не хватало ровно восьми литровых бутылок мутной бормотухи, купленной у сомнительной старухи ночью в какой-то затхлой, сырой норе под мостом. Но тем не менее расстройство Яана было налицо.

В тумбочке у кровати бутылок тоже не было. Собственно, откуда им там быть? Ведь он ни в тумбочку, ни в шкаф сам их не ставил.

– Ах ты, сын говна! – изрыгнул из себя Яан на отмудохавшего его вахтенного небохода и чересчур сильно ударил кулаком по светло-коричневому шкафу.

Дверца от удара содрогнулась и, перекосившись, полетела вниз. К счастью, Яан успел её подхватить ещё до того, как сломались и нижние петли тоже.

– От зараза! Надо завтра починить!

– Какого хрена ты там шумишь! – заорал ему сосед за переборкой и что было сил затарабанил кулаком по стене.

Стены были настолько тонкие, что было слышно даже непроизвольно вырвавшиеся кишечные газы, а уж стуки кулака передавались так, словно сосед стучал прямо ему по голове.

– По голове себе постучи! – в ответ заорал на него Яан.

– Рот закрой, мудак! – ответил сосед.

– Иди на хер, олень тупорылый, я щас сам тебе башку проломлю! – с улыбкой возразил ему Яан, а сам стянул с себя верхнюю одежду и залез под одеяло.

– Да, да, – со смехом ответил сосед за переборкой. – Спокойной ночи, мудила.

– Спокойной ночи.

Яан прикрутил маленькое колёсико на светильнике, но гасить огонёк до конца не стал и, улёгшись поудобнее, тут же уснул. И казалось бы, теперь, лёжа в своей казённой кроватке, где можно вытянуть ноги и спать, не опасаясь свалиться в небесную бездну, Яану сладко поспать не получилось. Всю ночь снилось то, как он мучается в небесной камере. В его сне всё было как по-настоящему. Холод, страх, жуткий дискомфорт, а самое главное – ему отчаянно хотелось спать даже во сне.

Единственное, что никак не вязалось в его сне, это постоянный бой барабана. Сначала это было как отдельные короткие удары: БАМ, БАМ… а потом они стали громче, ритмичнее и чётче, как: БАМ, БАМ-БАРАБАБАМ, БАААМ.