У каждого Времени есть свои глаза. Порой они затуманены, порой проницательны. После распада Советского Союза, во времена кардинальных перемен, эти глаза словно остекленели, отражая хаос, неясность и стихийное смешение старого и нового. Вспоминаю этот период как сквозь дымку: многие привычные связи были разорваны, давно устоявшиеся цепочки «исследования—изобретения—производство—общественное благо» рассыпались в пыль. Вместо чёткого контура фабрик, НИИ, институтов, конструкторских бюро возникала аморфная мозаика, в которой элементы не стремились к свитию, а напоминали обломки великого корабля, выброшенные на берег шторма истории.

Сам – исследователь и изобретатель. Тогда, в юношеские постсоветские годы, было трудно назвать себя этими именами с гордостью. Ещё недавно в СССР существовала чёткая и ясная схема: фундаментальная наука генерировала знания, изобретатели на их основе создавали новые технические решения, затем эти решения проходили экспериментальные стадии и воплощались в реальное серийное производство. Так рождались новые продукты – от сложнейших станков до простейших изделий бытового назначения. Государство управляло всем этим процессом, выплачивало авторские вознаграждения, выдавало свидетельства и патенты, владело лицензиями и роялти. Промышленность имела потенциал к прогрессу, к свитию смысла в крепкую ткань единого хозяйственно-экономического порядка. Нельзя сказать, что тогда не было проблем, но существовал баланс, система имела логику и относительную целостность.

Однако всё изменилось в одночасье. Правительство Гайдара и другие идеологи новых реформ открыто заявили, что новая демократическая Россия не нуждается в фундаментальной науке. Представьте себе этот поворот: то, что десятилетиями считалось основой интеллектуального роста, вдруг объявили избыточным, мешающим «рыночным реформам». Звенья, что соединяли исследования, изобретения, производство, торговлю, попросту вырезали. Вместо того чтобы укреплять собственный технологический суверенитет, страну начали превращать в рынок сырья и потребительских товаров иностранного происхождения. Вся сфера товарооборота – пространство, где соседствовали объекты общественного достояния (результаты уже утративших исключительные права изобретений) и объекты исключительного права (сами изобретения, патенты, ноу-хау) – была упрощена до одного слова: «Рынок».

Эта подмена была умышленной. Исключительные права и монополии – основа новаторской мощи, планирование и перспектива – были выведены из поля зрения. Новый дискурс стремился скрыть, что настоящие изобретения формируют второй источник образования потребительских рынков и экономической стабильности. Понятию «монополии», связанного с интеллектуальной деятельностью, придали негативный оттенок, приравняв к чему-то порочному. Манипуляция была настолько искусной, что многие просто перестали замечать наличие этой сферы.

Одновременно, на протяжении всех 90-х годов и далее, наблюдался феномен, который поверхностно называли «развитием» рынка в России. Но это «развитие» сводилось к разрушению заводов, сокращению академических институтов, разбору самолётов, кораблей и комплексной промышленной инфраструктуры на металлолом. Это не было ростом или прогрессом, это было направленной деградацией, диверсией против экономического суверенитета страны. Образование и медицина фактически разрушились. Количественные показатели вроде «диверсификации» экономики, о которых говорили с высоких трибун, на деле оказывались скрытым инструментом внешнего управления. Появились спекулянты и ростовщики, возведённые в ранг новой элиты, богатой и циничной. На фоне таких изменений настоящие учёные, конструкторы, учителя, воспитатели и врачи оказывались в нищете, брошенными на произвол судьбы.