Но, к сожалению, параллельно поддержке и теплу родители одаривали меня подавлением и холодом. Почему-то иногда я переставала быть «умницей и красавицей» – превращалась в «поросенка и бесстыдницу». Наверное, поэтому долгое время мне было так сложно решить для себя, кто же я – «умница и красавица» или «поросенок и бесстыдница». Наверное, поэтому во мне все еще иногда просыпается синдром самозванца и суровый внутренний критик.

Я знаю, что некоторые люди с тяжелым детским опытом думают: «Меня же не били. Все было не так ужасно». Я знаю, что кто-то дополнительно стыдит и винит себя за то, что не хочет общаться с родителями, за то, что не осталось любви к ним. Меня тоже не били, у меня тоже было «не все так плохо», но себе и всем, в ком находят отклик эти строки, я скажу вот что: мериться болью и травмами – последнее дело. Да, есть дети, которых родители очень яростно и тотально уничтожают морально и физически. Есть дети, которые подвергаются сексуальному насилию. Есть дети, которые всю жизнь скитаются по приютам и встречают на своем пути только жестокость. Есть дети, которые становятся свидетелями не легких бытовых потасовок, а убийств. Думаю, что это наносит больший урон психике. Но это не означает, что нужно обесценивать свой опыт и отрицать проблемы, которые с ним связаны. У каждого своя история и боль. Если что-то повлияло на тебя, то это заслуживает внимания. Если я не хотела находиться в родительском доме и хотела убить себя, значит, что-то в этом доме было не так. По крайней мере, для меня.

Я очень стыдилась своей семьи и себя. Пик этого пришелся на подростковый возраст и раннюю юность. В 17 лет, когда будущий муж спрашивал, почему я не хочу познакомить его с родителями, я не знала, что ответить. Я боялась знакомить его с родителями, потому что была уверена, что, увидев мою «тайную» жизнь, он сбежит. А я очень не хотела, чтобы это случилось, поэтому старалась не показывать и не рассказывать, как я живу. Где и с кем я живу. Иногда мне казалось, что проще расстаться, чем познакомить его с семьей. Больше всего я боялась, что он увидит моего отца «во всей красе» и дом в том состоянии, в котором он бывал во время запоев отца.

Я не знаю, как родители живут сейчас, потому что на момент написания книги уже два года не общаюсь с ними. Да и перед этим в последние годы общение носило формальный характер. Доходило до того, что мы просто молчали:

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально.

Тишина в пару минут.

– Пока тогда что ли?

– Пока.

Я специально не спрашивала об их делах, чтобы не нарваться на очередную историю «Как все плохо». Иногда можно было услышать что-то нейтральное или позитивное, но мне не хотелось рисковать. Как однажды сказала мать: «У нас все как всегда, но тебе, наверное, не интересно слышать о выступлениях отца». Да, неинтересно. Не хочется.

Возможно, сейчас в семье родителей что-то изменилось. То, что я описываю, происходило по большей части 13 лет назад и раньше.

Людей, которые росли в алкогольной семье, в психологии называют ВДА (взрослые дети алкоголиков). У каждого такого человека свой опыт и история, но в то же время у нас есть схожие черты:

• негативное или нестабильное представление о себе и такая же самооценка

• инфантильность

• незнание своих потребностей, да и в целом незнание и непринятие себя

• ощущение «со мной что-то не так»

• повышенная (фоновая) тревожность

• недоверие к себе и людям

• агрессивность, в том числе вспышки агрессии