Своей комнаты или угла у меня не было. В доме была кухня-прихожая, а за ней, отделенная дверью, общая комната без каких-либо перегородок внутри нее. Долгое время у меня даже не было своей кровати, поэтому спать приходилось с матерью или сестрой. И если своя кровать у меня все-таки появилась, то чтобы переодеться все равно приходилось проявлять смекалку. Как и в те моменты, когда хотелось уединиться, например, чтобы добавить новую запись в личный дневник, который в итоге все равно прочитали. Или хотелось с кем-то поговорить по телефону. Кстати, сообщения в нем тоже читали до тех пор, пока я не поставила пароль и стала везде носить телефон с собой.

Нужно ли говорить, что мне не оставили возможности выстроить адекватные личные границы? Их проламывали и на психологическом, и на физическом уровне.

Я не вижу объективных причин жить так, как мы жили. Мне кажется, что можно было ухитриться и выделить ребенку койко-место или купить нагреватель для воды. Особенно если вспомнить, сколько денег отец тратил на алкоголь или сжигал в состоянии пьяного угара с выпадом: «Не нужны мне ваши деньги!». Ну, а что? Каждый по-своему борется с комплексами. Не менее странно вспоминать, что у отца всегда находились деньги на алкоголь и сигареты, а в доме в то же время могло совсем не быть еды. Иногда мы несколько дней сидели без продуктов или брали их «под запись» (в долг) в магазине. И это были не суровые 90-е, это было начало 2000-х.

На каждом шагу я ощущала установку: «Мы бедные. Наш удел страдать». Видела этот особый тип мышления, при котором ты замечаешь только проблемы и даже не думаешь о том, что трудности можно рассматривать как задачи, искать способы хоть как-то улучшить свое положение. Но для этого ведь надо захотеть жить по-другому, а родители, видимо, не хотели – в болоте спокойнее. Хотя, может быть, их действительно все устраивало, возможно, это я так болезненно реагировала… Но я до сих пор считаю, что ни один человек не должен жить в подобных бытовых условиях и без личного пространства.

С подросткового возраста я начала видеть дисфункцию своей семьи, хотя и слова такого не знала. Став подростком, я начала мыслить более критично и сопротивляться реальности настолько, насколько это тогда было возможно.

Полагаю, у моих отца и матери были свои сценарии «Не живи». По крайне мере, то, что я видела, живя с ними и потом еще какое-то время общаясь, для меня означает именно это. Возможно, кто-то со мной не согласится и увидит эту ситуацию по-другому, но я вижу это так. Достаточно вспомнить о том, что отец зависимый, а мать созависимая. Алкоголизм – это растянутый во времени суицид, жизнь с алкоголиком – тоже отсроченное самоубийство. Поэтому ранее я упомянула, что мой сценарий «Не живи» формировался, скорее всего, еще и на примере родителей.

Было бы несправедливо не отметить другую часть моего детства – приятные воспоминания. Они есть. Например, я помню спокойные вечера с домашними пирогами. Помню, как мы с мамой пели песни (в детстве мне это очень нравилось) или играли в мяч. Помню, как отец сделал мне сачок ловить майских жуков, а на мое 15-летие тайно, сюрпризом заранее заказал торт с надписью. Еще родители всегда поощряли и поддерживали мой интерес к музыке, тягу к знаниям, книгам, головоломкам, кроссвордам и подобному. Что касается интеллектуального и творческого развития, здесь меня всячески поддерживали. Возможно, потому что оба родителя учителя, и образование стало одной из немногих адекватных ценностей семьи.

Помню и другие теплые моменты. Мне говорили, что я умница и красавица, меня хвалили, называли талантливым ребенком. Также я находила опору в других взрослых, например, до сих пор с большим теплом вспоминаю свою учительницу по музыке. И с сестрами мы в какой-то момент были очень близки. Полагаю, что все это помогло мне сохранить лучик света, дало шанс на другую жизнь и возможность все-таки адаптироваться в обществе, не убить себя или кого-то другого, не обозлиться на весь мир и не превратиться в монстра.